Биография Фернандо Аррабаль
Карьера: Писатель
Дата рождения: —
Место рождения: Франция
В отличие от двух других Толстых (его родственников), Алексей Константинович никогда не увлекался ни нравственно-философскими исканиями, ни политическими «играми» с власть предержащими. Он просто писал.
Известному французскому писателю испанского происхождения 70 лет. Он приехал в Москву, по слухам, для того только, чтобы принять участие в марафоне в День города. Это не самая экзотическая забава известного скандалиста. С Фернандо АРРАБАЛЕМ на свой опасение и риск встретилась свой обозреватель Юлия РАХАЕВА.
— Вы в действительности приехали для того, чтобы участвовать в марафоне?
— Это, конечно, юмористика. Я не бегун: следом того как в детстве переболел туберкулезом, с трудом прохожу больше 30 метров.
— Тогда для чего?
— Все крайне просто: в издательстве «Текст» вышла моя первая книжка на русском языке «Красная мадонна». Это для меня большое событие.
— Большое — в силу того что что в России? С чем для вас связана Россия?
— С Христом и Сервантесом.
— ???
— С Сервантесом — потому как что о нем шибко нехорошо, более того враждебно отзывался Набоков, но за этой враждебностью была скрыта слабость. С Христом — потому как что Достоевский говорил: если нет Бога, то все позволено. Примерно то же говорил и Ленин, уместно сказать, христианин и аристократ по происхождению.
— Ну если уж у вас Достоевский и Ленин ли не единомышленники, ясно, зачем вас считают скандалистом…
— Скандал — словечко греческое. Приблизительно оно означает западню, в которую попадаются. Ни я, ни мои друзья ни в жизнь намеренно не пытались учинить дебош или провокацию. Но другой раз какой-нибудь кино, пьеса, невзначай брошенная мысль вызывает дебош. И за ним остается непонятой сущность того, что его вызвало. И мы об этом шибко жалеем. Вчера Беккет, Дали, Пикассо, ныне Кундера… Я понимаю, зачем в Испании по приказу Франко на моих фильмах в кинозалы подкладывались бомбы. Но недавно в Братиславе вызвала дебош моя книжка про Эль-Греко, что для меня загадка. Еще загадочнее дебош в Америке кругом моей пьесы «Наручники в цветах». Скандал — как фарт, как влюбленность. Это вечно вдруг.
— Что касается Дали, он-то скандалил полностью осознанно.
— Я думаю по-другому. Хотя Дали ни при каких обстоятельствах не говорил со мной серьезно, не обнажался передо мной. Для меня он в прошлом всего был человеком, увлеченным наукой, его весьма интересовала молекулярная биология. В конце своей жизни, лежа под капельницей, он устроил конференцию — что-то как будто «Математика сегодня», а сам слушал из-за двери. Покров скандала скрывал гения, которым он, без сомнения, был. И только в текущий момент его картины начинают обретать истинную ценность.
— Вы говорили, что художник обязан раскрывать более того то, чего он сам стыдится. Не заложен ли в этом ингредиент скандальности?
— Писатель только и может, что поведать свою бытие. Моя бытие — в романах, пьесах, фильмах. И для меня в этом нет ничего скандального.
— Такой вещи, как внутренняя цензура, для вас не существует?
— Нет, я чересчур невпроворот страдал от внешней цензуры.
— Знакомы ли вы с Эдуардом Лимоновым?
— Я был в редколлегии журнала «Idiot International», тот, что создал Жан-Поль Сартр, а Лимонов там печатался. Сейчас мне о нем ничего не известно.
— Он находится в тюрьме.
— Он что, кого-то ограбил или убил?
— Нет, легко у одного из членов его партии нашли оружие.
— Он коммунист?
— Национал-большевик.
— Все это крайне основательно. Хотел бы больше познать об этой истории, чтобы не совершать легкомысленных заявлений. Я горжусь, что в близкое время вытащил из кубинской тюрьмы двух поэтов-диссидентов. Позже я подружился с Владимиром Буковским и более того написал пьесу, которая имела немалый счастливый момент не только во Франции, но и во всем мире. Это комедия о том, как Буковского обменяли на генерального секретаря компартии Чили Луиса Корвалана.
— Можно ли судить искусство в категориях морали?
— Мораль — это аспект любви, тот, что существует с сотворения мира. Зачинателем современной морали был Блаженный Августин. Его постижение морали то же, что и у дадаистов. Кстати, вероятно, что у истоков дадаизма стоял Ленин. Но, кто бы его ни создал, вот два основных постулата дадаизма: основополагающий — в искусстве и литературе все быть может, второй — морали не существует.
— Вы до сих пор руководствуетесь этими постулатами?
— Нет, я порвал с дадаизмом, и с сюрреализмом, и более того с немецким концептуализмом. Но я всю существование боялся прихода большевистской морали, морали исключительности. И потому я создал течение под названием «паника», свой «панический» театр, в чем-то близкий к абсурдистскому. Он основывается на невозможности укокошивать дружбан друга, изгонять кого-то, и потому в текущее время, 40 лет через, все так же популярен у молодежи и в Америке, и в Европе.
— У нас в текущее время вновь актуальны попытки разведения эротики и порнографии. Вы их в родное время развели как хорошее и плохое. Но кто и как решает, что неплохо и что худо?
— Ничего воспрещено развести до конца. Всегда остаются амбивалентность и смятение.