Биография #1 Азия Ардженто Asia Argento
Ее актерская карьера началась раньше времени и сложилась удачно. Свою первую образ десятилетняя Азия сыграла в телепостановке Серджио Читти/Sergio Citti «Мечты и реальность»/Sogni e bisogni в 1985 году. Уже в следующем она впервой появляется на большом экране во второй серии «Демонов»/Demons 2 режиссера Ламберто Бава, а с начала 90-х начинает вылезать по немного фильмов с ее участием всякий год.
Наконец, дочка известного создателя триллеров Дарио Ардженто, тот, что обожал дарить ей наиболее экстремальные и мучительные роли (довольно вспомянуть ее работы в «Травме», где Азия сыграла страдающую тяжелым нервным заболеванием девушку, разыскивающую убийц своих родителей, или образ в «Призраке оперы»), решила сама заняться режиссурой и в 2000 году дебютировала с фильмом «Пурпурная дива» — порно-шизо-трэшевой фантазией с элементами автобиографии и не шибко внятным сюжетом. Одну из ролей в фильме сыграла матушка Азии Ардженто актриса Дарья Николоди. Некоторая небрежность фильма всецело компенсируется его искренностью и простодушием, которые вечно, как видно, будут выручать киноклан Ардженто.
Весной 2001 года Азия Ардженто порадует своих поклонников в вампирском фильме французского режиссера Антуана де Кона/Antoine de Caunes «Жало рассвета»/Morsures de l’aube.
— Что подвигло вас на съемки собственного фильма?
— Я снимаюсь в кино с 16 лет (имеется в виду первая серьезная кинороль Азии Ардженто в фильме Микеле Плачидо «Сердечные друзья» (1992): с этой роли принято давать начало отсчет ее карьеры в большом кинематографе), и уже сыграла в 23 фильмах. Я не выбирала профессию актрисы — существование решила за меня все. У меня ни в жизнь не было звездных амбиций: служба в кино стала своеобразным и совсем безошибочным средством завоевать внимательность собственных родителей. Правда, поработав с Абелем Феррарой над «Отелем «Новая роза», я поняла, что, если уж и заниматься игровой карьерой, то только при том условии, что моим режиссером будет только он. После Абеля подобные фантазии мне больше в голову не приходили. И если вы спросите меня, чем я мечтаю заниматься с самого детства, то я отвечу — сочинять.
Что касается режиссуры, то до «Пурпурной дивы» у меня уже был единственный режиссерский проект: шибко непростой и весьма амбициозный кино о войне, тот, что так и не был реализован. Друзья любят припоминать, как я клялась не принимать никаких приглашений, не сниматься в течение двух лет, и заниматься только режиссурой. Хотелось изменить свою существование, разделаться с актерской рутиной, которая порядком мне осточертела. Я поняла неожиданно, что ничего серьезного как актриса я не достигла и вряд ли когда достигну. Осознавать это было достаточно мучительно — я не чувствовала никакого удовлетворения от работы и крайне злилась.
— Когда вы говорите о «письме», что вы имеете в виду — литературу или сценарии?
— Литературу. Романы. Это самый-самый доступный схема самореализации, где все зависит только от тебя самой и больше ни от кого. Это одинокая служба. То, что я больше всего люблю.
— Уже написали что-нибудь?
— Да, две книжки, в детстве, между пятью и восемью годами. Одна — сборник стихов, другая — роман. С началом работы над сценарием «Пурпурной дивы» я возобновила эти опыты и начала к написанию романа, тот, что был опубликован в прошлом году. Роман крайне похож на фильм: та же предмет, те же персонажи.
— Ваши литературные предпочтения?
— На самом деле, как и на всякого, кто профессионально занимается кино, наибольшее воздействие на меня оказала аккурат литература, а не кинематограф. Я сильно немало читаю и как бы просматриваю прочитанное, автоматически выстраиваю кадр. Поэтому и проглатываю книги крайне скоро, как кино смотрю, не застревая на нюансах. Очень люблю русских и прочитала все, что смогла нарыть в переводах из Достоевского, Толстого, Блока и Анны Ахматовой. Люблю Музиля. Если вещать о «Пурпурной диве», то наибольшее воздействие тут оказала на меня Сильвия Плат (роман американки Сильвии Плат «Под стеклянным колпаком» (The Bell Jar (1963 год) опубликован в 2000 году Санкт-Петербургским издательством «Амфора» в серии «Гербарий», в переводе Виктора Топорова — прим. переводчика), в особенности ее поэзия. Не факт, что мне нравится как раз такая поэзия, но, как мне кажется, женская поэзия отличается намного большей языковой выразительностью, чем мужская.
— Но в вашем фильме больше поэзии, чем рассказа.
— Да. Мне уже не увлекательно сказывать истории. Все, что разрешается было совершить в этой форме, уже сделано. То, что меня интересует в кино в текущее время — это фильмы без определенной сюжетной структуры. Такие, в частности, как «Гуммо»/Gummo Хармони Корина/Harmony Korine. Это настоящее авангардное кино с абсолютно новаторским подходом к самим принципам киноизложения.
— Автоматическое послание?
— Да. Первая мысль, которую я написала, была написана «на автомате». Стиль жизни, тот, что я стала известия тогда, был абсолютно агарофобичным: чтобы сочинять, я запиралась в своей квартире, долгое время никуда не выходила. А, учитывая, что я настоящая клаустрофобка, все это было по-настоящему мучительным. Я чувствовала, что в таком режиме продолжительно не продержусь, мечтала побыстрей окончить с писаниной. Впрочем, во второй и третий заходы я подошла к делу больше философично и отстраненно…
— Но ещё уединялись?
— Да.
— И никуда не выходили?
— Да. Я ничего не делала, только писала, круглые сутки расхаживая в пижаме и поглощая кофе.
— Как в фильме? В одной из сцен вы выглядели ещё.
— Да, абсолютно верно. Там, где вы видите меня в римской квартире и в сцене с зеркалом.
— И вас так же, как и в фильме, решила навестить ваша итальянская подружка?
— Нет. Забавно, но изначально эта сцена была написана для персонажа-мужчины. Мужчины нередко играют образ женщин и напротив. Для меня сексуальность — понятие сложное и неопределенное. Расплывчатое. В Нью-Йорке, уместно сказать, есть актерская учебное заведение, в которой девушек нарочно учат игрывать мужчин. Я, к примеру, вечно мечтала сыграть мужскую образ… Возвращаясь к этой сцене: на одном из фестивалей я познакомилась с Романой Боринже/Romane Bohringer, которая загорелась идеей сняться в моем фильме. Я переделала эту образ из мужеский в женскую и предложила ей сыграть ее, но она отказалась и исчезла. Почему? Роль показалась ей излишне вызывающей, я думаю. Она испугалась. В Каннах на какой-то тусовке она встретилась со мной и сказала, что ей типа «крайне жаль», но она не выносит «такие вещи». «Ну и пошла ты!» — подумала я. Я и так уже выбрала отличную порнозвезду на эту образ!
— Ваш кино колеблется между фантазией и реальностью. Никогда запрещено заявить определенно, где дрёма, а где явь. Какую мишень вы тут преследовали?
— Я не хотела вкладывать в это какое-то определенное извещение. Просто я хотела, чтобы явь выглядела нереальной. Но так оно и есть в жизни. У меня в голове живет целая вселенная из странных и сумасшедших образов, которые достаточно сложно выказать и растолковать. Это моя действительность. Сны смешиваются с явью. Мой психоаналитик сказал мне, что неспособность распознавать эти вещи является первым признаком безумия. Я, должно быть, немного «того»…
— Имеет ли кино реальную подоплеку?
— Да, все, что показано в фильме, происходило либо со мной, либо с теми, кого я недурственно знаю. Для меня это было отличной терапией — отработать все эти инфернальные сюжеты в кадре, вручить им вылезти из меня, чтобы, в конце концов, понять их и отделаться от них. Экзорцизм своего рода. Является ли кино автобиографичным в прямом смысле? Большой вопросительный мотив. Я думаю, что всякий кино в той или другой степени автобиографичен. В своих фильмах папа, в частности, убивает людей, и я думаю, что у него есть некие личные основания действовать это. Заметьте, уместно сказать, что чаще всего он расправляется с женщинами. Что касается меня, то я поступаю больше открыто, что ли, потому как в фильме я должна поведать некую историю множеству людей.
— В таком случае, проблема, сколь я понимаю, усложняется, раз некоторые сцены приходят не из действительности, а из головы?
— Да, как, в частности, в сцене с продюсером. Она имела местоположение в моей жизни, но, конечно, в действительности не была настолько же забавной. Мне захотелось изготовить из нее что-то больше чудное и странное, и это мне понравилось. В результате вышел гротеск.
— Но внешняя канва реальна?
— Да. Тот тип попросил меня изготовить ему массаж. Он пригласил меня к себе, я согласилась, в силу того что что была ещё наивной и о многом не догадывалась… По природе я весьма любопытна, и в таких сценах мне вечно любопытно исследовать границы, до которых разрешается развивать ту или иную ситуацию так, чтобы она выглядела реальной.
— Все «странное» в фильме связано с насилием по отношению к вашей героине, которая ведет себя все больше отстраненно, напоминая ребенка…
— Я говорила уже, что это связано с такими качествами моего характера, как любопытство. Дети не знают, что жар обжигает, в то время как не обожгутся. Я должна была миновать сквозь ад, попробовать то, что хотела попробовать, в чем чувствовала надобность. Я уверена, что большинство актрис хоть раз в жизни делают кому-нибудь «массаж», но остаются актрисами. А я не осталась. В какой-то миг все это стало меня излишне напрягать.
— Тот тип, что приглашал вас — имеющий известность продюсер?
— Да, но я не хочу мстить и не буду звать его имени. Но, признаюсь, снимая эту сцену, я мечтала, чтобы он когда-нибудь увидел ее в кино.
— Вы его видели с тех пор?
— Да. Я до сих пор не даю ему покоя, вследствие того что что была единственной, кто ему отказал.
— В фильме этого продюсера играет Джо Коулмэн, художник-акционист…
— Большая доля актеров в фильме — не профессионалы. Просто интересные персонажи, яркие личности или люди, которые меня чем-то заинтриговали. Я познакомилась с Коулмэном в Нью-Йорке и рассказала ему о фильме про войну, тот, что собиралась становить. В Коулмэне было нечто устрашающее, и я подыскивала как раз такого персонажа на одну из ролей. Но вел он себя сильно любезно. Кстати, Коулмэн занимался трансгрессивным кино в 80-х, и сделал серию из нескольких шибко странных и абсолютно неприличных фильмов.
— Получается, что подбор актеров шел без малого ненароком?
— В случае с Коулмэном — да. С этой ролью вообще была отдельная история. Одному американскому агентству понравился мой сценарий, и они вызвались мне подсобить. Время от времени они звонили и спрашивали: «Не хотите ли Винсента Галло?». Еще бы: шибко более того хочу! Но, Винсент, хоть и дружбан, идеально опустил меня, запросив абсолютно астрономические бабки, на что я ответила — «а не пошел бы ты на хрен со своими деньгами?». Или: «А как насчет Марлона Брандо?» Еще бы! Марлон Брандо! Мой кумир! По ночам я сторожила телефон, полагая, что Брандо изучает мой сценарий. Но он, представьте себе, не позвонил. Так что отбор пал на Коулмэна.
— В какой-то миг внутри фильма начинает сниматься иной фильм: появляется пресс-атташе, продюсер. Фильм в фильме, и так до бесконечности, таков был проект?
— Это говорит о том, что ничто, из того, что происходит в жизни, не является решительно достоверным. Все — искусство. В жизни нет ничего реально достоверного, но все — истинно. Поэтому — быть может все.
— В фильме есть ещё одна странная вещь: в одних кадрах вы выглядите 15-летней девушкой, а в других…
— … лет на 70 вы хотите вымолвить? Да, в фильме есть сцены, где я похожа на старуху.
— Это сделано сознательно?
— Я могу принимать совсем различные образы, но когда кино был уже закончен, я на самом деле почувствовала себя старше своего возраста. Я устала. Кино — изматывающий навык, он ускоряет и сжимает время. Довольно нелегко было достать денег на постановку.
— Обет целомудрия, тот, что берет в фильме ваша героиня, — также из жизни?
— Да, во время работы над фильмом я пошла на тот самый церковный трюк в духе итальянцев, — обет целомудрия. Я сказала себе: посмотрим, без чего в этой жизни разрешено устроиться. Я ничего не ела помимо овощей. Даже хлеб. Овощи и влага. Не занималась любовью немного месяцев. Результатом стало то, что я потеряла форму. Все это вещи не здоровые.
— Знай вы о подобных вещах заблаговременно, то решились бы на съемки?
— Я так прониклась своим фильмом, что прочее было не существенно. Перед съемками я потратила массу времени, чтобы вникнуть в устройство кинокамер и постигнуть, как ими пользоваться. Я не перфекционист и считаю, что совершенства запрещено добиться, его нет. Вы делаете первостепеннный дубль, второй, и понимаете — получилось, или не получилось. Я ни при каких обстоятельствах не любила режиссеров, которые тратили кучу времени на бесконечные дубли, вследствие того что что знала — лучше всего у меня получается только на первых двух. То, что съемки моего фильма проходили до того стремительно, объясняется тем, что я скрупулезно подготовилась к ним, а кроме того той всеобщей гармонией, которая царила на съемочной площадке.
— Можете ли вы наречь свой режиссерский способ «точным»?
— Да. Я все скрупулезно прописываю в сценарии и неизменно все скрупулезно обдумываю перед началом работы. Наиболее существенно для меня — чувствовать себя в безопасности, метко зная, каким образом я хочу снять сцену в соответствии с тем, что написано в сценарии. Когда я прописываю сцену на бумаге, я уже просматриваю ее. Сценарий для меня — надежное снадобье трансляции образов, идущих изнутри. И я должна транслировать их не только на бумагу, но и в соответствии со временем и обстоятельствами, ибо произвольный день эти образы меняются, как меняется и расположение у актеров.
— Вы довольны результатом?
— Да, я горда тем, что удалось изготовить. Я выиграла эту битву, потому как никто не хотел совершать все как раз так, как того желала я. Особенно в Италии, где никто не одобрял мои идеи. А вот когда съемки проходили за рубежом, все шло на ОК: люди просекали прикол, тот, что в Италии не схватывался напрочь. В Италии все думали, что я делаю крайне серьезное и ответственное кино, в то время как я находила его крайне забавным. Никто не улыбался, не шутил, и драйва на съемках не было. Другое занятие — Германия или Торонто, где к моему фильму относились с большей симпатией, чем итальянцы.
— Как вы чувствуете себя сегодня?
— Лучше, когда все уже сзади…
— Всегда ли вы смешиваете реальность с вымыслом?
— Да, но делаю это намного лучше. Во всяком случае, я больше не экспериментирую со своим телом, не встаю на рога при упоминании правил. И больше не страдаю агорафобией.
— Одна из самых сильных сцен в фильме — сцена с зеркалом. Объясните ее.
— Она связана с застарелой паранойей, которая до сих пор охватывает меня, когда я смотрюсь в зеркало. Вся штука в том, что я шибко нечасто узнаю себя в нем. Это шокирует меня с самого детства. Единственное, что я узнаю и чувствую на самом деле своим — это мои глаза и мои руки. Все прочее мне как словно и не принадлежит.
— Может, все из-за того, что вы любите изменять свой образ?
— Нет, занятие не в изменении. Я хотела бы вообще не иметь в распоряжении никакого образа. Быть без образа.
— Ваша матушка сыграла в фильме саму себя. Почему вы выбрали аккурат ее на эту образ?
— Я не хотела, чтобы она играла в фильме образ матери, боялась, что кино превратится в личную мелодраму. Это было рискованное заключение, но она настаивала. Тогда я поняла, что сделаться ее режиссером — это оригинальный технология примириться с ней. В результате мы и на самом деле оздоровили наши отношения. Она сыграла блестяще. Мне кажется, что, убив ее в фильме, я, тем самым, спасла ее. Смерть стала искуплением.
— За этой сценой стоят реальные события?
— Передозировка? Нет.
— Тогда зачем вы избрали как раз тот самый ход?
— За этим стоит реальная история: как раз так умер папа одного моего друга-режиссера. Не знаю, зачем я смешиваю эти вещи, потому как как я уже говорила, сюжетные линии в сценарии прописаны совсем спонтанно. Может, я не выспалась, а может — вообразила себя Электрой. Но ибо всю дорогу полагать о матери, — это безупречно нормальная вещь для любого человека, не истина ли?
— Может, вы хотите ее таким образом отстоять?
— Может быть. Не знаю наверное. Все это излишне сильно.
— Как она восприняла кино?
— Восторженно. Она, пожалуй, самый-самый уверенный фанат «Пурпурной дивы».
— При этом и в сценарии и в фильме отсутствует образ отца…
— Да, в фильме нет отца. Никто более того не упоминает об отце, и тому есть уймище причин. Главная — я хотела уберечь отца от того, из чего, собственно говоря, сделан мой кино, — от всего этого говна, которое я в него свалила. А папа — единственный из тех немногих, кем я по-настоящему дорожу. У меня не было никакого желания как-либо разрабатывать тот самый образом. Наверное, ещё и вследствие того что, что я достаточно нечасто общалась с ним в детстве. В моих детских воспоминаниях его без малого нет.
— Он видел кино?
— Да, он же был его продюсером, и он «представлял» его на премьере. Он горд за меня и считает, что кино получился «чистым», что на его языке означает «искренний», сделанный по вдохновению.
— Вы изменились за время работы?
— Да. Я ни при каких обстоятельствах не чувствовала большего удовлетворения, чем когда закончила работу над фильмом. На съемках я выложилась на сто процентов, оттого что в запасе не было ни времени ни денег. Сейчас я вижу, сколь важен был тот самый навык для меня. Важно ещё и то, что в Италии нет молодых женщин кинорежиссеров. Всем по 40-50 лет, а я первая итальянка, снявшая кино в 24 года (что не вовсе точно: Франческа Коменчини (род. 1961) сделала свой основополагающий кино «Pianoforte» в 1984-м. — перев.). Ссовершать тот самый кино в Италии стало для меня настоящим испытанием, и я надеюсь, что мне не придется больше совершать фильмы в этой стране. Что касается критиков, то более того во Франции есть только немного профессионалов, которые воистину разбираются в кино: они любят его и судят на весьма высоком уровне. Все остальные подвергли меня обструкции, обзывая кино «непристойным», «богохульным» и т.д.
— Вас это расстроило?
— Да, потому как речь, как правило, идет не о фильме, а о моей персоне. Уже оттого я не могу принять эту критику. Хорошо ещё, если употребляются хотя бы такие выражение как «визуальность», «техника», «прием», так нет же — они более того на это не способны! В Италии такие словечки приняли бы за всамделишный авангард. Фильм снят на шибко ограниченные средства, и все-таки никто из них не удосужился направить на это участливость. Для них я веду сладкую существование, и они воображают, что папа дает мне монеты по первому требованию. Говорят непристойности… На самом деле, все абсолютно не так. Все мы в лепешку расшибались, чтобы раздобыть денег, а я разбивалась в лепешку, чтобы его снять.
— Но папа все-таки помог?
— Нет, было более того сложнее аккурат из-за отца. Почему-то все забывают, что в самой Италии у него репутация немного ли не мятежника. Публика его любит, но критики называет эту публику «ублюдками». Жизнь ни при каких обстоятельствах не была элементарный для нас, и мой папа ни при каких обстоятельствах не жил в роскоши. Если мой кино понравился бы большинству итальянцев, я бы посчитала, что сделала что-то неправильно. Я не люблю итальянское кино. В Италии вообще ничего интересного не происходит. Кино — низкопробный трэш с грудастыми тетками и чудовищно вульгарные комедии с шутками на тему капрофагии… Из Франции вы всего этого не видите, в силу того что что эта продукция не покидает, как правило, пределов страны. Фильмы, которые приносят хоть и небольшие, но гроши, — это комедии и то, что до сих пор называют «неореализмом». Но о чем, спрашивается, может ступать речь в реалистических итальянских картинах, если в самой Италии не происходит ничего интересного: ни в политике, ни в музыке, ни в литературе, ни в архитектуре? Сплошная скука.
— Жили ли вы во Франции?
— Нет. Я живу в Риме, но работаю за рубежом, все время в разъездах. Сейчас живу в Милане, подальше от кино, и это намного больше европейский городок, чем Рим: никто не досаждает, чувствуешь себя больше комфортно и отстраненно. Но свой следующий кино я хотела бы снять как раз во Франции. Здесь есть интересное кино и настоящие профессионалы. И держава интересней.
— Фигура «режиссера из Амстердама» навеяна личностью Абеля Феррара?
— Так думают все. Но на самом деле за этим образом стоит единственный французский режиссер. Я встречалась с ним раз, никаких наркотиков не было, хотя разговорчик был грубо тем же, что и в фильме. Мне самой момент понравился, но когда я встретилась с ним еще раз, он наговорил мне кучу гадостей, сызнова же имею в виду меня, а не кино. Я спросила, узнал ли он себя в фильме? На что он, изобразив невинного, ответил: «Нет, а кто это?» Было ясно, что он соврал.
— И все-таки все считают, что в этом типе есть что-то от Феррары.
— Да, оттого что все убеждены, что он наркоман, но это дезинформация. Феррара — огромный режиссер. В нем жива независимость, он — человек-импровизация, обладающий какой-то гипнотической силой воздействия, как русская иконка. Именно это существенно и аккурат эти его качества я пыталась нарисовать в фильме. Легче, конечно, переносить какие-то схемы из жизни в кино, и напротив. Но я надеюсь, что зрители будут, в свое время всего, оценивать мой кино, а не то, как он соотносится с реальной жизнью.
— Как вы познакомились с Феррарой?
— Однажды он позвонил мне в Рим часа в четыре утра и сообщил, что берется за новоиспеченный план. Мне оставалось гадать, каким образом он раздобыл мой телефонный номер, потому как мы не были знакомы. Абель изъявил возделение повстречаться и обсудить все детали, потому что съемки, как он сказал, начнутся сквозь десять дней. Я могла повстречаться с ним только посредством неделю, на что он ответил: «Нет, только послезавтра». Я отправилась в Нью-Йорк — первостепеннный раз в жизни, мы встретились и мило поболтали. Он вручил мне сценарий Гибсона, всего на нескольких страницах. Фильм, уместно сказать, получился намного интереснее, чем-то, что я тогда прочла. Мы обсудили идею Гибсона, и под финал Феррара спел мне пару песен «Роллинг Стоунз» и Боба Дилана, которых он обожает. И ни при каких обстоятельствах, уместно сказать, не расстается с гитарой.
— Есть ли ещё режиссеры, у которых вы хотели бы сняться?
— Нет. Может, Ходоровский. Если он надумает изготовить ещё единственный кино, конечно.
— В каком возрасте вы сделали свою знаменитую татуировку (в промежности Азии Ардженто распахнула свои крылья невинная бабочка-ангел)?
— 17 лет. Так что бабочке исполнилось восемь.
— Что она означает?
— У, каждого, знаете ли, своя версия на тот самый счет… Ничего не означает. Сделано от балды. Потому, по всей видимости, что это было единственное местоположение, недоступное взору моего отца: он вряд ли пришел бы в экстаз от моих татуировок, и целых два года мне удавалось таить их от него. В конечном итоге я их ему продемонстрировала, на что он сказал: «Тебе все время нравился цирк, можешь ныне выступать в нем с номером «Женщина-тату»…
— Символичное высказывание!
— Да уж. Бабочка срисована с одной из картин Дельво. Но я ещё раз повторяю, что не люблю анализировать такие вещи. Я принимаю решения интуитивно, а занятие других — растолковать их толк. С меня довольно того, что я несложно живу. И все.
— Расскажите, кто пригласил вас сниматься в «Отверженных».
— Жозе Дайан/Josee Dayan (режиссер «Отверженных») увидела меня в фильме Феррары, разыскала, пригласила в Париж, и на первой же встрече предложила сыграть в ее новом фильме. Я и не думала сниматься у нее, в силу того что что занималась собственным проектом, и это единственное, что меня тогда интересовало. Я помню, что все мне советовали не отказываться от роли, я сопротивлялась, но в конечном итоге согласилась, более того не прочитав сценарий. Мне нужны были капиталы. Эта единственная причина, которая заставляет меня игрывать. Никаких актерских амбиций.
— И все же — вы играете…
— Да, но меня интересует развлекуха как таковая, а не то, что она может мне доставить в плане карьеры. Если я соглашаюсь сыграть в чьем-то фильме, это значит, что я — единственная, кто подходит на эту образ. И никакой конкуренции! Я должна метко ведать, что от меня требуется по роли, и не трачу время на всю эту фигню типа «зайти в образ, вылезти из роли, вникнуть в характер». Я в этом не нуждаюсь. Все это дезинформация, которую я улавливаю шибко чутко, — ужимки, чтобы изготовить профессию больше благородной, чем она является на самом деле. Нет ничего проще, чем игрывать!
— Вы видели «Отверженных»?
— Нет. Также, как и большинство фильмов с моим участием.
— Вас это смущает — взирать на саму себя в роли?
— Нет, не смущает. Работать над «Отверженными» мне понравилось. Дайан — неподражаема, действительный профи, верно компетентный, чего он хочет. Также, как и Депардье и Кристиан Клавье. Но… Съемки закончились, кино сделан. И этого довольно. Нет никакой необходимости колотиться опосля над собственной персоной: служба сделана, баста! Заниматься же нарциссизмом вслед за тем — это хвороба, и, как мне кажется, без малого все актеры этим больны. Впечатление, что актерская специальность для них — это дорога вверх, откель они смогут стоять во главе всем миром и тешить близкое разросшееся эго. Маленькие гитлеры. Говно! Выбрать это занятие — угодить в ситуации перманентного риска. А слава меня не заботит: довольно работы на съемках. Большинство фильмов, в которых я снималась, я так и не посмотрела, более того те, где я играла главные роли, «Би Манки», к примеру. Из итальянских фильмов с моим участием я видела не больше трех.
— Расскажите о съемках «Би Манки». До сих пор не ясно, пойдет ли тот самый кино во французском прокате.
— Я не люблю «Би Манки». Как вспомню тот самый кино — тут же расстраиваюсь. Если в кино вкладываются американские капиталы, будьте готовы, что их обладатели непременно расскажут вам, как верно снимать кино. Американцы постоянно появлялись на съемочной площадке, чтобы вручить очередной совет, и более того приказывали переснять те или иные сцены. Для меня же служба над фильмом — это в свое время всего служба с режиссером, а не с теми, кто дает финансы на план. Я работаю на режиссера, тот, что по неким, одному ему известным причинам, выбрал аккурат меня.
— Расскажите о Майкле Редфорде и съемках «Би Манки»
— По характеру он дядя шибко мягонький. уступчивый и достаточно рассеянный. Но это мировой режиссер. Некоторые его фильмы меня по-настоящему задели. Но, к несчастью, решающее словечко на съемках было не за ним. Финал «Би Манки» переснимался немного раз. В конечном итоге, они его совершенно отстранили от принятия решений, и я оказалась во власти этих идиотов американцев! Наконец, мои мучения закончились, пошел монтаж. Но, представьте, сквозь год они решили переснять немного сцен! Изменилась и я, и Джарет Хэррис (исполнитель одной из главных ролей в фильме, сынуля Ричарда Хэрриса — создателя машины — «сибирского цирюльника), весь мир изменился, а они переснимают финал год через! Я возненавидела весь мир! Самым мучительным была переозвучка: я должна была провести в тон-студии двадцать сеансов, а эти козлы американцы все время повторяли — «Шевелите мозгами, шевелите мозгами!». В конечном итоге я наорала на них, высказавшись в том духе, что типа «меня достал тот самый кино, скажите в аккурат, что необходимо изготовить и на том расстанемся». Забавно, что «Би Манки» вышел в США и Италии как раз в тот миг, когда я закончила эпопею с собственным проектом и чувствовала себя свободной от того дерьма, которое я в нем изобразила.
— Каков сюжет «Би Манки»?
— Ну, это история про одну беспредельщицу, воровку и распутницу, которая встречает школьного учителя и полагает, что он сможет изменить ее существование. Сценарий был неплох: романтическая комедия, хоть это уже и не в моде. Лондонский флер, особая атмосфера. В начале мне все нравилось, но в конечном итоге съемки превратились для меня в настоящее мучение.
— Расскажите о вашей роли в фильме Де Кона «Жало рассвета»/Morsures de l’aube (другое наименование фильма «Любовь кусается»).
— Моя героиня — мистическая дама. Забавно, но я играла ее с особым чувством, вследствие того что что в Италии меня выбирают звать «инфернальной сучкой». А потому что и игрывать мне было нетрудно, раз есть уже такая выдумка. Никого не хотелось разочаровывать, знаете ли. Ведь я совершенно не «инфернальная», и не «сучка». Я не Черная Леди (la Dama Nera — ещё одно итальянское прозвание Азии Ардженто. — пер.). Во мне нет ничего сложного, и я, на самом деле, сильно ранимый мужчина. Но прикольно чувствовать себя в безупречно чуждом амплуа!
— Вам понравилось действовать с Антуаном Де Коном?
— Я влюбилась в Антуана! У него чистая башка и масса замечательных режиссерских идей! Он талантлив, истинный новатор, как, хотя вообще-то, и большая количество режиссеров, с которыми я работала. Он разбирается в технике, и всю дорогу что-то модифицирует. К тому же, это основополагающий происшествие, когда я работаю с режиссером, тот, что до этого был профессиональным актером.
— Ведь это его основополагающий кино…
— Да. И надеюсь — не финальный. Мне он не давал никаких инструкций. Он меня наблюдал. А это как раз то, что мне и нужно: я начинаю игрывать нехорошо, если мной руководят и дают точные указания. Конечно, я могу придерживаться им, но это занудство меня утомляет, и я уже не выкладываюсь на все сто. Когда я свободна, я развлекаюсь. А это и есть — игрывать. Антуан дал мне эту свободу — выкидывать всякие трюки, выделывать странности, безобразничать.
— Над чем вы сегодня работаете?
— Думаю приступить новоиспеченный кино. А это значит, что я не собираюсь в ближайшее время сниматься. Начну чиркать сценарий в ближний же месяц.
— Вы совершенно решили сделаться режиссером?
— Ничто не решается совсем. С тем же успехом я могу проговорить, что решительно решила сделаться домашней хозяйкой.
— Фильм будет широкоформатным?
— Без сомнения! Меня уже не интересует формат 35 мм. Размер кадра, мизансцены… Все это устарело. Уже никто не хочет снимать такие фильмы.
— Есть идеи для сюжета?
— Да, две-три. Не буду повествовать, чтоб не сглазить.
— Но жанр-то вы сможете прозвать…
— Понятие жанра к тому, что я делаю не применимо. Надеюсь, что кино получится таким же порнографическим, как и «Пурпурная дива». Для меня «порнография» означает «толковать правду». В этом смысле любое историческое кино — порнографично.
— Но это не является определением порнографии.
— Да. Единственное, что я хочу этим проговорить, это то, что порнография ещё совсем не исследована как жанр. Я люблю в этом жанре его фактичность, неопровержимость. Люди целуются, и это запрещено опровергнуть. Никто не лжет. Актеры могут симулировать блаженство, но не само действо, которое всем ясно. Само по себе действо истинно, вот что прикалывает меня больше всего. Мне не любопытно вкладывать в это действо какой-то тайный толк. Смысл рождается сам и существует уже независимо от совсем обнаженного изображения.
— Тяжело быть режиссером?
— Нелегко. Не в психологическом смысле, и не оттого, что приходится все время кого-то врать. Тяжело, потому что что для манипуляции другими людьми нужно быть сильно одиноким человеком. Чувствуешь себя настоящим монстром. Я — всамделишный манипулятор, и я одинока. Я могу принудить актеров напиться перед съемками, или внимать определенного рода музыку… Я манипулирую их сознанием. Их душой.
— Именно этого вы ждете и от других режиссеров — как актриса?
— Да. Я ни при каких обстоятельствах не говорю актерам, как нужно игрывать. И при этом добиваюсь того, чего хочу. Это и есть искусство манипуляции. Я не говорю им «сыграй так», «сделай то», а легко рассказываю им, что эта сцена значит лично для меня. Задача кукловода — манипулировать куклами так, чтобы они сами этого не замечали.
Биография #2 Азия Ардженто Asia Argento
Ася Ардженто (настоящее имя – Ариа), так как имя Ася (Asia), на котором настаивали родители, отказались регистрировать в церкви) родилась в семье знаменитого итальянского кинорежиссёра Дарио Ардженто – «маэстро триллеров». Её мамаша – известная итальянская актрисса Дарья Николоди. Кинокарьера Аси началась до срока — в девять лет — и сложилась крайне удачно: Ася Ардженто в текущее время – одна из самых востребованных актрис в итальянском и европейском кино.
Свою первую образ сыграла в телепостановке Серджио Читти «Мечты и реальность» (1985). В 1988-м она играет образ главной героини в дебютном фильме Кристины Коменчини «Зоопарк», вместе с тем участвуя в съёмках фильма Микеле Соави «Церковь». В 1989-м Ася сыграла дочка Нанни Моретти в фильме «Красный голубь» (реж. Нанни Моретти).
Как о серьёзной и талантливой актрисе впервой заявила о себе в фильме Микеле Плачидо«Сердечные друзья» (1992). С этой роли принято активизировать отсчёт её карьеры в большом кинематографе.
1992-й — удачный год для Аси: кроме успешного сотрудничества с Микеле Плачидо, она подтверждает свою репутацию многообещающей актрисы, сыграв в фильме своего отца Дарио Ардженто — «Травма» образ девушки, разыскивающей убийц своих родителей, а кроме того в фильме Джузеппе Пиччони «Приговорённый к браку». В следующем году Ася Ардженто сыграла девушку-инвалида Анну в фильме Карло Вердоне «Не будем больше встречаться». За осуществление этой роли ей присуждается «итальянский Оскар» — приз «Давид ди Донателло». Второго «Давида» Ася Ардженто завоевывает в 1997-м году за осуществление главной роли в фильме Петера Дель Монте «Попутчица», в котором Ася сыграла в паре с Мишелем Пиколи.
В 1993-м Ася участвовала в международной постановке «Королева Марго»/(реж. Патрис Шеро), а в 1994-м дебютировала как режиссёр, сняв две коротокометражки: единственный из эпизодов в фильме «Поколение» («ДеГенерация») под названием «Перспективы» и кино «A ritroso». В 1996-м она снимает документальный кино о своём отце Дарио Ардженто, а в 1998-м – об Абеле Феррара «Абель/Ася», тот, что был отмечен призом на Римском кинофестивале. В 1999 году она сделала четырёхминутный видеоклип «Твой язык в моём сердце» (La Tua lingua sul mio cuore).
В 1997-м снимается безотложно в трёх картинах – «Би Манки» Майкла Редфорда, «Отель «Новая Роза» Абеля Феррары и коммерчески успешной ленте «Виола всех целует» Джованни Веронези.
Призрак оперы (1998) стал третьим фильмом Дарио Ардженто, в котором снялась его дочка. (Первым была «Травма» (1992), вторым – «Синдром Стендаля» (1996).
Ася Ардженто – автор серии рассказов, опубликованных в престижных итальянских журналах «Динамо», «Эспрессо», «Сетте», «Вилладже» и «Макс». В октябре 1999 года издательство «Фрассинелли Эдитриче» опубликовало её первостепеннный роман «Я люблю тебя, Дирк».
Последнией кино её отца Дарио Ардженто (Sleepless, 2001 год) детектив-гиньоль «Неспящий» (или в версии российских прокатчиков «Без сна») с Максом фон Сюдовым в главной роли имеет несущую сюжетную основу в детском стихотворении-считалочке, написанном Аэтот Ардженто.