Биография Михаил Ардов Mihail Ardov
Карьера: Писатель
Дата рождения: —
Место рождения: Россия. Российская Федерация
Вышла новая книга воспоминаний протоиерея Михаила Ардова — «Монография о графомане». В нее вошли как старые истории, уже знакомые читателю по «Легендарной Ордынке», «Возвращению на Ордынку», «Книге о Шостаковиче» и другим, так и новые: об Ахматовой, Зощенко, Пастернаке, Льве Гумилеве, Шостаковиче, родителях автора.
— Каждый мемуарист пишет книгу с определенной целью: кто-то — чтобы поведать о себе, кто-то — о других, кто-то сводит счеты. Какова была мишень ваших мемуаров?
— Я начал чиркать мемуары летом 1966 года, потому как что в марте этого года умерла Ахматова. Поскольку я ее знал рядом и понимал, что ее персона представляет заинтересованность, я решил вписать то, что помню: ее разговоры, прямую речь. Мои мемуары об Ахматовой в те времена советские журналы и издательства не напечатали бы, и они лежали навалом лет. Я их пытался пристроить, но до 1989 года, до юбилея Ахматовой, меня принимали за графомана, и никто не печатал. Кроме Ахматовой у моих родителей было как собак нерезаных друзей, и я решил, что о них также недурно было бы черкануть, да и родители были достаточно занятные люди. И тогда появилась «Легендарная Ордынка», где я писал главным образом о тех людях, которые бывали в нашем доме. А последняя книжка была написана, если открыто произнести, по инициативе издателя Игоря Валентиновича Захарова. Он предложил мне намарать книжку о моей достаточно длинной жизни.
Когда я писал об Ахматовой — это была абсолютно особая вещь, потому что что Ахматову я весьма любил, и в текущее время я к ней отношусь не несложно как к великому поэту и крайне умному человеку, но как к личности, которая меня во многом сформировала. А когда я стал строчить о других людях, о доме моих родителей — вот тут я выработал некоторые правила, которых стал придерживаться: не воспроизводить сплетни, ни при каких обстоятельствах не входить в полемику с другими мемуаристами, не выводить никого, что называется, на чистую воду, а несложно одаривать версию, которая мне кажется правильной и справедливой. Потом есть ещё единственный принцип, тот, что исповедовала Ахматова, — это есть у нее в записных книжках — припоминать разрешено только того, о ком разрешается заявить хоть что-то хорошее. Это также стало моим правилом.
— Вы уламывали отца черкнуть воспоминания и более того предлагали свою поддержка, но он отказался. Почему?
— Во-первых, он был сравнительно стар и достаточно немощен, а помимо того, он был надломлен советской системой, инстинктивно боялся строчить с той мерой откровенности, которая нужна в этом случае. Наши с ним разговоры на эту тему были в начале 1970-х годов — достаточно противное застойное время, с чудовищной цензурой, со всем тем советским безобразием, которое вы не помните, а я как раз помню шибко славно. Но главное — он не верил, что это разумно и вероятно. В 70-х годах мы все жили с ощущением, что коммунистическому унылому брежневскому существованию ещё шибко полно лет отпущено. Я думал, что умру в таком позоре и не напечатаю ни строчки. Я писал свои документальные рассказы и мемуары безо всякой надежды на публикацию.
— Как вы относитесь к тому, что написали ваши братья — Алексей Баталов и Борис Ардов?
— Алексей Баталов — одаренный в литературном смысле дядя. К сожалению, у него не сильно острая память. Мне в каком-то смысле досадно, что он так немного написал об Ахматовой, оттого что он с Ахматовой познакомился задолго до меня — он старше меня на 9 лет. Но, к сожалению, у него так устроена память, что он каких-то конкретных вещей не помнит. А Борис написал меньше.
— «Легендарная Ордынка» — это фиксация мгновенных вспышек памяти, фраз, коротких эпизодов. Почему вы не стали объединять весь тот самый материал в цельный контент?
— Об этом славно Ахматова написала. Свойство человеческой памяти такое, что она работает, как прожектор: освещает махонький участок, а все другое остается во тьме, и любая повествовательность и связность говорит о сочинительстве. Мемуары так только и могут писаться. Я старался обрисовать что-то занимательное: какой-то момент, а кругом него уже немного каких-то рассуждений. А чистой воды разглагольствования, по-моему, не интересны. Я сам такие мемуары не люблю.
— «Возвращение на Ордынку» построено как комментарий к записным книжкам Ахматовой. Вы не пробовали заняться комментированием других ее текстов?
— Сейчас я отдал в «Новый мир» подборку своих читательских наблюдений о Пушкине, Гоголе, Лермонтове, Зощенко, Ахматовой, но этим я занимаюсь как дилетант.
— Техника написания «Книги о Шостаковиче» понятна: расшифровка магнитофонных записей с воспоминаниями дочери и сына композитора, служба с соответствующей теме литературой. А как писались книги об Ордынке? Вы сказали, что начали делать запись, когда умерла Ахматова, а раньше никаких набросков не делали, все позже восстанавливали по памяти?
— Да. У меня было всего немного дневниковых записей. О похоронах Пастернака, о суде над Бродским, о разговоре с Львом Николаевичем Гумилевым на девятый день потом смерти Ахматовой, когда Зощенко у нас в гостях был в 1958 году, но это было весьма нечасто, только когда происходило какое-то особенно значительное событие. А так я дневников не вел и заготовок особенных не делал.
— В вашу новую книгу «Монография о графомане» вошли как старые, так и новые истории об Ахматовой, Зощенко, Пастернаке, Льве Гумилеве, Шостаковиче, о вашем отце Викторе Ардове. Означает ли это, что вы подвели какой-то результат теме? Что будет дальше?
— Да, абсолютно точно. Я длительно думал, как окрестить книгу, и не без некоторого кокетства назвал ее «Монография о графомане». И уже за него наказан. Одна моя знакомая отправилась в немалый книжный шоп, чтобы взять мою книгу. Ей рекомендовали поначалу сыскать книгу в электронном каталоге. Так там моя книжка значилась под названием: «Монография о ГРАММОФОНЕ». (Смеется). А в текущее время я хочу свершить такую книжку, которая будет вскрываться с двух сторон: с одной — «Мелочи архи…, прото… и несложно иерейской жизни», дополненное издание, а с прочий стороны — «Узелки на память», всякие table-talks, байки. Там, где «Мелочи…», — на обложке будут изображены четки, а с иной стороны — носовой платочек с тремя узелками. Этим я в текущее время, видать, займусь, если Господь даст времени и сил.
— А нынешний писательский быт вас не привлекает?
— Абсолютно.
Анекдоты от Ардова
«Монография о графомане» о. Михаила Ардова
Это вдали не первая мемуарная книга автора «Легендарной Ордынки», но, пожалуй, в первый раз в ней подчеркнут и акцентирован автобиографический нрав.
«У меня — судьбина несчастливая… священнослужители меня считают писателем, а писатели — священнослужителем, притом как те, так и другие не выказывают мне ни малейшего уважения».
Признание примечательное, хотя и целиком объяснимое. В смысле неуважения. Скажем, для церковного человека вряд ли Анна Андреевна Ахматова является авторитетом. Это с одной стороны. А с прочий — не всякому литератору по душе приходится подчеркнутая ортодоксальность. Да и воспоминания — жанр с литературной точки зрения какой-то «недостаточный», межеумочный. Вот и выходит, что о. Михаил занимает какое-то «промежуточное» положение — не теолог, не литератор, неужели что публицист.
Между тем во всех книгах Ардова есть по крайней мере одна удивительная черта, одно качество, отличающее не только память вообще, но и историческую память. Семейную и типично московскую, во всяком случае. Хотя, если отвлечься от быта, стандарт такого исторического знания позволительно разыскать и у пушкинского Евгения Онегина. Евгений, как известно, «рыться не имел охоты/ В хронологической пыли/ Бытописания земли;/ Но дней минувших анекдоты, от Ромула до наших дней,/ Хранил он в памяти своей».
Подлинное историческое знание во многом не «хронологично», а «анекдотично». Живые эпизоды истории, запоминающиеся случаи, в которых и раскрываются по-настоящему исторические личности, изречения, высказывания, поступки, — чуть ли не ценнейший исторический материал.
Да, собственно говоря, и существование свою джентльмен помнит «эпизодами», «сценами», «мгновениями», «картинками».
Можно произнести, что о. Михаил собиратель таких мемуарных картинок, мелочей как «иерейской» жизни, так и светской, и личной. Многим эти мелочи кажутся случайными и незначительными, но ибо, с иной стороны, как раз бытовой незначительностью, «случайностью» сплошь и рядом поверяются значительные исторические личности.
В «Монографии о графомане» писательская привычка Ардова осталась без изменений. Многие случаи («анекдоты») уже приводились в других его книгах. По сравнению с в настоящее время уже хрестоматийными книгами о «легендарной Ордынке» изменилась только привязка. Теперь история жизни героя, то есть автора мемуаров, становится стержнем, на тот, что нанизываются вспомнившиеся случаи и эпизоды. Но помимо того, расклад о личной судьбе позволяет автору сообщать о том, что выходит за пределы «ордынского локуса», что не связано прямо ни с Ахматовой, ни с Зощенко, ни с Ардовыми вообще. Иными словами, «священнослужитель» и «писатель» получают вероятность вещать на равных. Потому что в конце концов в авторе уживаются обе эти ипостаси. Выбирать между ними (или не избирать нисколько, а принимать все как есть) — это уже занятие читателя.
Михаил Ардов. Монография о графомане. — М.: Захаров, 2004. — 528 с.