Биография Евгений Агранович
Карьера: Музыкант
Дата рождения: —
Место рождения: —
Его песни немедленно становились народными, и люди даже не догадывались, кто сочинил полюбившиеся мелодии и слова. Их авторство приписывалось кому угодно, только не Аграновичу.
Спросите у любого барда о его самой немалый мечте, и вы наверно услышите в ответ: «Хочу, чтобы мои песни стали народными». Для многих эта греза так и остается несбыточной. Песни не переживают своих творцов, навечно растворяясь в зыбкой атмосфере времени. И только избранным счастливчикам удается сотворить такие вирши и музыку, которые народонаселение немедля объявляет своими, передавая от одного к другому, будто фужер вина в дружеском кругу или спасительный канат на альпинистском склоне. Почему как раз эти песни оказываются нужными и зачем существуют так, будто были завсегда? Кто знает. Всякий раз причины оказываются разными.
Творческая существование Евгения Аграновича, автора знаменитых хитов «И только пылюка, пылюка, пылюка от шагающих сапог», «Я в весеннем лесу», «Лина», «Одесса-мама», складывалась как не разрешено больше счастливо. Его песни сразу же становились народными, и люди более того не догадывались, кто сочинил полюбившиеся мелодии и слова. Их авторство приписывалось кому угодно, только не Аграновичу. Много лет Евгений Данилович находился в тени и только в последние годы, благодаря усилиям тех же бардов, получил вероятность выступать с эстрады и напоминать о себе.
Впервые имя Аграновича я услышала на юбилейном концерте Александра Городницкого. В тот закат дня на сцену московского Дома кино поднимались многие звезды бардовской песни. Потом назвали фамилию очередного исполнителя, и на сцену вышел какой-то весьма стареющий джентльмен. Когда он начал напевать, то около стали звучать изумленные возгласы: «Как, неужто это он — автор тех самых знаменитых песен?»
А сам Агранович счастливо смотрел со сцены на скандирующий зал, будто говоря: «Ну да, я, а кто же ещё?» Потом, при встрече, Евгений Данилович сказал мне: «Знаешь, любой раз происходит одно и то же. Когда объявляют мою фамилию — никто не знает этого старикашку, но как запою — все знают мои песни. Значит, я не плачевный неудачник, а это уже кое-что».
«Жить нужно долго»
— Расскажу вам, как все началось. Когда грянула битва, я был студентом Литературного института. Мы все хотели на фронт, но нас не хватали, потому что что мы были необученные, а кому такие нужны? Но все-таки мы добились своего, и из нас сформировали 22-й отдельный батальон. Из него всего ничего кто уцелел… Меня назначили запевалой. А что прикажете распевать? «Когда нас в махач пошлет приятель Сталин»? Но вооруженные силы тогда активно отступала, и песня звучала как издевательство. Солдаты на войне ходят немало, и днем, и ночью: раз-два, левой-правой. И вот в голове моей сообща с этим ритмом сама собой возникла мелодия, а с ней и строки из стихотворения Киплинга, которое я помнил наизусть: «И только пылища, пылюка от шагающих сапог». Так, из топота сапог, из хриплого дыхания моих товарищей, из горечи отступления родилась эта песня. Она была азбучный и запоминающейся. В каждом куплете было всего четыре такта, но никто не мог бы заявить, что она похожа на какую-то другую песню. Она зажила своей жизнью и распространилась сильно просторно. Правда, комиссар — а тогда, в 41-м, ещё были комиссары — сказал мне: «Песня хорошая, строевая, но слова в ней какие-то не наши». И я в разное время понемногу дописал ещё четыре куплета.
На фронте я сочинил и другую песню. Это танго о любви под названием «Лина». Слыхали, надо полагать? Песен о любви на войне было невпроворот, но нежданно-негаданно аккурат эта песня в один момент разошлась повсеместно. Медсестры переписывали слова к себе в тетрадочки, а мелодию снимали практически с губ. И пошла эта песня по всем дивизиям, по всему фронту. До сих пор, когда я пою ее в концертах, люди в зале подпевают. А оттого что эта песня ни в жизнь не была напечатана. Знаешь, я думаю, в России надобно существовать длительно. Тогда непременно добьешься справедливости. Вот стали звать меня на концерты, где люди сообща со мной поют мои песни, — значит, они до сих пор живы, значит, их любят и помнят. А если бы я прожил всего ничего, неужто узнал бы об этом?
«Плохой детективчик»
Артист Михаил Ножкин, тот, что в фильме «Ошибка резидента» поет песню «Я в весеннем лесу», зачастую выступает с ней в разных концертах. И люди уверены, что песня принадлежит ему.
А недавно был эдакий эпизод. Меня пригласили на одну утреннюю телевизионную программу, попросили спеть эту песню. Потом мне аплодировали все, кто присутствовал в студии: и осветители, и звукорежиссеры, и те, кто дожидались своей очереди на съемку. Я этому был, конечно, страшно рад и стал хлопотать разрешения у ведущей спеть что-нибудь другое. И она мне уже без малого разрешает, только говорит: «У нас сегодня будет детективчик». Потом я понял, что она ждала вопроса от слушателей, но вышла техническая неполадка, и связи не было. Я спел ещё одну песню. И тут нежданно-негаданно в эфир прорывается раздраженный дамский звук. Какая-то леди говорит, что с детства знает песню «Я в весеннем лесу», и вследствие этого просит привести доказательства, что эту песню написал я, а не Михаил Ножкин. Совершенно не обращая внимания на раздраженный тон, я объясняю, что песня была написана в 1954 году на киностудии Горького для кинофильма «Ночной патруль», что эту песню должен был исполнять Марк Бернес, которому она нравилась, но дирекция студии по каким-то своим соображениям решила песню в кино не дарить. Но, так как песню в кинофильм не взяли и она осталась у меня, я стал напевать ее в разных компаниях, люди ее безотлагательно подхватили. Потом песню решено было применять в фильме «Ошибка резидента». Но вот что получилось: в картине есть две песни: «А на кладбище все спокойненько», сочиненная Ножкиным, и вторая — моя, что я и просил сориентировать отдельным титром. Но в дирекции сказали, что в юридическом отделе студии известно, какая из песен кому принадлежит и что на тот самый происшествие есть договоры с авторами. Поэтому в титрах было написано: «Песни Е. Аграновича и М. Ножкина». У людей могло определиться ощущение, что мы с Ножкиным сели и на пару написали обе песни. Но это бы ещё ладно — занятие в том, что, выступая в концертах, Ножкин ни разу не упомянул, что эта песня принадлежит мне. В 1972 году я издал сборник своих стихов, которые так и назвал «Я в весеннем лесу», а перед этим стихотворением поместил особый заголовок: «Слова и мелодия Е. Аграновича». Вы же понимаете, если бы я себе приписал его вирши, давнехонько поднялся бы огромный дебош.
Пробовал ли я побеседовать с Ножкиным? Нет, не пробовал. А к чему? Он же не говорит, что написал песню, без затей не называет моего имени. Так оттого что за это не сажают. Да и слов к делу не пришьешь. И следом, его вечно так любили в ЦК комсомола, в настоящее время любят коммунисты, и им, думаю, неприятна сама думка, что эту русскую песню написал какой-то жид.
«Я был не этакий, как надо»
После войны я вернулся в Литинститут. Со мной на курсе учились погибший на фронте Михаил Кульчицкий, а кроме того Борис Слуцкий, другие известные позже поэты. Все понемногу печатались, меня же не публиковали совершенно. Почему? Да потому как что я был не таковой, как нужно. Цензура в то время была шибко строгой, и вылететь с работы или из института разрешено было по любому пустяку. И если редактору более того интонация показалась чуть-чуть подозрительной — все, нет тебя. Кроме того, у меня ни в одном стихотворении не упоминаются партия или Сталин. Вот Слуцкий, к примеру, печатался, в силу того что что он был верно ориентированным человеком — членом партии, к нам пришел из юридического института. Кроме того, он был публицист с прекрасной полемической жилкой. А за мной все время шел шлейф каких-то анекдотов, шуточек не постоянно благонадежного характера. Вот, в частности, я написал эпиграмму о нашей телевизионной башне:
Стала над красавицей нашей,
Самой золотой из столиц,
Телевизионная башня —
Физиологический шприц.
Стихотворение сразу же стало известно всем. Я ни при каких обстоятельствах не старался выделить родное авторство, но знал, что многие хотели бы приписать эти строки себе. И когда некоторых моих знакомых спрашивали: «Это ты сочинил?» — они смущенно отворачивались, давая осознать, что, может, и они. Было у меня и стихотворение «Еврей-священник», которое в 60-е годы ходило по рукам. Люди переписывали его от руки. Его приписывали на первых порах Слуцкому, а посредством немало лет Бродскому. Борис Слуцкий мне рассказывал, что его вызывали в «органы», показывали это стихотворение, пытаясь изведать, чье это сочинение. Слуцкий сказал, что не знает, хотя знал отлично, оттого что я ему первому дал прочитать, но меня он не продал.
В основу этого стихотворения лег определенный факт: у меня была соседушка, знавшая в одной подмосковной деревне батюшку-еврея, которого сильно хвалили все тамошние женщины: и младой он, и прекрасный, да ещё с высшим техническим образованием. И я представил себе, как тот самый еврей сначала окончил с блеском институт, затем его никуда не берут на работу, он идет в священники и втягивается в это занятие. Так, начав с обмана, он более того не заметил, как маска приросла: из притворства он становится истинным христианином.
«Было, да не сплыло»
Видишь, вся моя квартирка уставлена скульптурами — в основном из самшита. Немало и из оленьих рогов, благо материала кругом полно. Сейчас ибо пожилые мужчины обожают жениться на молоденьких барышнях. Шучу-шучу. А работал я на студии Горького, писал русские тексты для песен в иностранных фильмах. Это были не подстрочники, не переводы, а как раз оригинальные сочинения. Я написал вирши больше чем к 150 картинам. Говорят, Лолита Торрес после этого фильма «Возраст любви» сказала, что в Аргентине нет поэта, тот, что бы написал контент лучше. Потом я ушел со студии — стал чиркать сценарии к мультфильмам, рассказы, вирши.
Да, все это было… Но я совсем не собираюсь толковать о себе в прошедшем времени. Раз песни мои живут — значит, и я жив. Ведь так?