Биография Дарья Асламова
Карьера: Писатель
Дата рождения: 9 сентября 1969, знак зодиака дева
Место рождения: Россия. Российская Федерация
Застать ее дома практически невозможно: сегодня она в Абхазии, завтра — в Нагорном Карабахе, а через два дня — в Югославии. Она — военный журналист. Она — женщина.
Она известна до этакий степени, что сам бывший спикер в разгар горячих дискуссий одного из съездов вынужден был направить на нее свой профессорский взгляд. Тогда она преподнесла Хасбулатову и компании здоровый сюрприз в виде публикации «Записок дрянной девчонки», где открыто рассказала о мужском темпераменте экспредседателя Верховного Совета, а кроме того мужских достоинствах многих других известных и уважаемых в СНГ людей, с которыми она занималась любовью.
Эта девица сделала себе имя на войне и сексе. Первый армейский репортаж Дарьи Асламовой наделал невпроворот шума в стране, где «железный занавес» тогда только рухнул, и посему сексом пахнуть ещё не могло… «Вообще-то до карабахского скандала я выезжала в «горячие точки» пару раз. Но тогда мне казалось, что все это развлекуха в храбрую девочку-журналистку. Я ощущала себя, ну, что ли актрисой в кино, где все одинаково наступит хэппи-энд или, по крайней мере, ничего плохого не случится», — говорит Даша. Весь страх войны для нее был связан только с бытовыми неудобствами: «Ни воды, ни мыла. В маскхалате тяжко было прогуливаться в туалет — меня завсегда кто-нибудь из мужчин сопровождал, развязывал веревочки и стягивал эту робу».
Но в остальном ей казалось, что на войне не так уж нехорошо. Потому что в этом месте она не без затей газетчик, она леди. Существо для тех, кто воюет, особенное, до крайней степени экзотическое…
От ощущения игры ничего не осталось в Карабахе, когда боевики предложили Дарье отбор — или ее корпус, или бытие ее товарищей. «Ты же помнишь тот самый декабрьский дебош двухлетней давности? Мне казалось, я наделала страсть сколько шума». Наделала шума — не то словечко. Стоит только вспомянуть ее выступление по ЦТ: Даша поведала миру, что пожертвовала своим телом для спасения своей жизни и жизни своего товарища… «Мы ехали из одного армянского села по ночной зимней дороге в Степанакерт: я, мой коллега-журналист и два армянина, которые нас сопровождали. Хорошо помню — музыку слушали, курили. Вдружбан с правой стороны и слева раздались автоматные очереди, машину окружили какие-то люди. В тот самый миг я ещё не успела испугаться». Их вывели на морозец, заломили руки, мужчин связали и повалили на снег, а эту черноглазую фифу били по щекам.
Один из боевиков с туманным полупьяным взглядом нагнулся к ее лицу и прошипел: «Сука! Я тебя в текущее время убью, поняла?». Теперь Даша сообразила, что это уже не развлекуха. Она не сопротивлялась. Просто сказала, что трогать их — Дашу и ее друзей — никто не имеет права: «мы журналисты». Тогда ее одарили очередной порцией «ласк»: «Молчи, блядь! Молчи, или в текущий момент тебя прикончим».
«Они не знали, что с нами работать. Иначе не повезли бы с собой… Меня и журналиста, тот, что был со мной, затолкали в багажник легковой машины. Я тряслась от страха и думала о маме. Как это так: бегала такая милая девчонка, а тут пришли какие-то ублюдки, и все? Девочки больше не будет? Почему-то вспоминалось только лик человеческий мамы».
Их привезли к заброшенной кошаре. Дашу оставили на морозе, приятеля пихнули в скрипучую ворота. Спустя 30 мин оттуда по снегу поволокли двух армян — за стонущими телами тянулась кровавая стежка… Она пыталась достичь победы время. О чем-то говорила, что-то спрашивала, более того заигрывала. Но боевики вели себя как глухие. «Я только следом поняла, что у них с глазами что-то не то. Как затем хорошей дозы наркотика». К ней подошел мини тучный человек. Протянул свою жирную лапу к девичьему лицу, ещё мимолетность — и клешня, проворно расстегнув кофточку, резво опустилась в трусы: «Ну, сучья дочка, если сегодня пушку найду, чем оправдываться будешь? На такую цацу желающих немало найдется…»
Потом ей устроили допрос: что, где, зачем? Даша, конечно, твердила, что чувак, тот, что с ней, — ее коллега, а те два армянина — мелкие сошки:
ради чего их трогать, они все одинаково ничего не знают — шофер и работник секьюрити… Один из тех армян, Виген, был на самом деле начальником партизанского отряда. Недавно погиб…
«Допрос был ужасный: автомат в глотка засовывали, угрожали. Но я стала плести какую-то чепуху. Я знаю, всю дорогу под дулом нужно гутарить что-нибудь. Когда в тебе видят не легко ломоть мяса, а живого человека — порешить уже сложнее. Меня спросили: «Жить хочешь? Бери автомат и стреляй в своих… ха-ха-ха… дружков». Я начала орать что-то о гуманизме, но тут же подумала, сколь неуместны эти высокие слова в моей ситуации…» Даше сунули сигареты и спичечки. Она пыталась прикурить, но руки дрожали, и пламень все время гас. Самый младой из боевиков посадил ее на колени и предложил элементарный отбор. Она сказала: «Хорошо, я отдамся тебе, если все мои друзья останутся в живых». И заставила поклясться его хлебом и матерью.
…Крутится кассета диктофона. Мы сидим в валютном баре. Даша, в шикарном красном платье «стрейч», в огромной шляпе а ля Палома Пикассо, тянет из трубочки «Мартини». Она безупречно не похожа на партизанку Зою: кокетничает, делает глазки официанту бара и кое-как кидает «зеленые» чаевые… И без всякого перехода продолжает:
«Я стояла «раком», оперевшись на подоконник, и нетрудно смотрела в оконце — звезды, темное время суток… разве я умру? А эта грязная скотина пыхтела, терлась телогрейкой о мою спину и никак не могла довершить. Мне не было гадко, я более того спросила его, зачем он меня не целует? Он смутился и ответил, что у них это не принято. Мне казалось, что так не бывает — махаловка, зимушка, звезды и эта смутившаяся свинья».
Она не чувствовала ничего более того тогда, когда на «русскую блядь» пришли кинуть взор другие и затребовали свою долю. Было студено — вот и все ощущения.
«Потом нас всех собрали в одной комнате, положили на койка и сказали: «Мы сегодня вас убьем, а трупы положим на армянскую территорию, и все будут считывать, что вас убили армяне». Но неожиданно я услышала треск автоматных очередей, увидела в окне вспышки трассирующих пуль, а через некоторое время на улице кто-то закричал — сдавайтесь, вы окружены!..»
Дашу спасли гаснущие деревянные одноразовые зажигалки. Когда в армянском селе — откель они ехали — узнали, что машину захватили боевики, ребят сию минуту же стали разыскивать. Прочесывать произвольный километр гор. Пока кто-то не увидел вспыхнувший огонь деревянные одноразовые зажигалки…
— Что ты почувствовала, когда поняла, что спасена и останешься существовать?
— Моя первая думка? «Это сенсация!».
Что это? Цинизм? Полное пренебрежение к собственной жизни или атрофия чувств, вызванная стрессом? Для нормального человека такая точка зрения — за пределами понимания. Сама Даша объясняет это как «естественную реакцию военного журналиста». Первое, что она сделала, когда добралась до телефона, — набрала номер «Комсомолки» (где до недавних пор она работала). В редакции, как она говорит, ее любили и опекали. Она нередко моталась на войны и делала классные репортажи. Коллеги, многие из которых не понимают ее «завернутости на сексе», без всякой иронии говорят, что Даша — славный репортер, отличительными чертами которого являются легкость стиля, читаемость и свежая фактура. Сейчас Асламова — независимый художник: она катается по «горячим точкам» всего мира и пишет «путевые заметки» для своей будущей книги. «Я вечно стараюсь вырастать. Сразу следом журфака МГУ пришла в «Комсомолку», писала светскую хронику. Потом поехала на войну. Никто не мог поверить: Даша и махаловка — нонсенс! (Смеется). Потом тот самый дебош с Карабахом. Потом — «Записки дрянной девчонки».
— А что было, когда ты позже Карабаха прилетела в Москву?
— Я ещё в аэропорту поняла, что возвратилась из небытия и… во что бы то ни стало вернусь вспять. Я ужасная трусиха, но битва для меня как наркотик. Это граница между живым и неживым сродни неужели только сексуальному чувству. Особенно меня впечатлила Югославия. Это потрясающе:
девочки в лосинах и мини-юбочках перебегают от дома к дому, потому что что в каждый миг может раздобреть выстрел снайпера, и все… Женщины ходят в этаких синеньких изящных бронежилетах весом по 20 кг. Фаталистки. С одной стороны города — сербы, с прочий — мусульмане. А эти особы порхают, устраивают какие-то конкурсы красоты…
Она вспоминает поездку в Вуковар — городок, уничтоженный на 80 процентов. «Среди развалин по импровизированному подиуму вышагивали разодетые девочки в шляпках, протестуя таким образом супротив смерти и утверждая бытие. Меня это поразило… Я надела одно из вечерних платьев, болтавшихся на вешалке, и также пошла на сцену. Смотрите, говорю, как передвигаться необходимо. Югославы аплодировали. То платье я привезла в Москву. Никто уверовать не может, что оно — из города, тот, что по сути дела больше не существует».
— А полно ты пьешь на войне?
— Много. Самые удивительные пьянки на войне и бывают. Как в концевой раз пьешь. Сразу как-то все чувства обостряются.
Есть подозрение, что «чувства», о которых она говорит, относятся к разряду любовных утех. Но Даша ничего не рассказывает. Говорит, что да, было и тут «как в завершающий раз». «Но я дама замужняя. Лучше ныне не ворошить прошлое».
Война — сугубо мужское дело. Как вообще в условиях тотального убийства может наличествовать леди, чье предназначение — быть матерью? Дашу, похоже, эти глобальные проблемы серьезно не занимают. Ее интересует другое. Мир мужчин для нее — самый-самый наилучший мир. Здесь она находит и сочувствие и разумение. «Война — абсолютный сюр. Здесь неотесаный мужчина при тебе слова худого не скажет. Потому что леди на войне — не особь другого пола, а воплощение матери, сестры, подруги… Со мной делятся личными проблемами, посвящают в свои тайны. Я более того могу выуживать секретную информацию, что не в состоянии свершить ни единственный журналист-мужчина», — кокетливо довершает она…
Что разрешено оспорить этой девушке, если она популярна до этакий степени, что немцы платят по тысяче долларов в день, чтобы заснять ее хрупкую фигурку посреди ослепительных сполохов трассирующих пуль в какой-нибудь «горячей точке»?
Даша великолепно понимает, что она не нетрудно армейский газетчик. Она — леди.