Биография Георгий Эдельштейн
Карьера: Священник
Дата рождения: —
Место рождения: Россия. Российская Федерация
Георгий Эдельштейн хотел быть независимым. Это ощущение могла ему дать только церковь. Но и здесь он остался самим собой.
Он стал священником поздненько — в 47 лет. Благополучный преподаватель Костромского университета, заведующий кафедрой иностранных языков, он как черт из табакерки заканчивает Московскую духовную семинарию и отправляется бедствовать в дальние сельские приходы — в белгородских степях, в вологодских лесах.
— Не неожиданно, — поправляет папа Георгий.
Он неторопливо помешивает ложечкой в стакане чая — это медленное внятное движение весьма характерно для всего его неспешного жизненного ритма. Трудно представить его кричащим, суетливым. По-видимому, он и вспыхнул-то единственный раз в жизни, когда с нахала, не пожелавшего обнажить голову в церкви, сорвал шляпу. Впрочем, с этим нахалом посредством час он примиренно пил чай.
Он все делает основательно, продуманно. Его здание в Карабанове, в 20 километрах от Костромы и в 300 метрах от Воскресенской церкви, добротный, справный, хотя строительный материал о. Георгий собирал преимущественно на свалках или получал задешево в начале 90-х на без малого бесхозных складах. Большую количество дома занимает офис с просторным письменным столом, книжными полками, компьютером. Но главная хозяйская гордыня — не компьютер, а большой подвал, «бункер», где хранятся мешки с картошкой, кабачки и тыквы, банки с соленьями. В еде он неприхотлив, что видно и по фигуре: худощав, жилист, поступь легка и тяжелеет только тогда, когда батюшка совершит литургию и далее ещё немного треб — венчание, крещение, отпевание. Нагрузка немалая, потому что обслуживает он не одну деревню. Но если и нет прихожан в церкви, то все одинаково батюшка идет в пустой собор и молится там совместно с экономкой Натальей и дьяконом Сергеем.
— Нет, конечно, не нежданно стал я священником, — повторяет папа Георгий.
Сказались впечатления детства: проникновенный звук матери, которая пела ему католические гимны, молитвы бабушки о том, чтобы единственный из внуков стал священником. Значительным было воздействие русской литературы, в особенности Тютчева, Баратынского.
А главное — всю бытие томил совдеповский уклад жизни. В детском саду он видит, как снимают со стены портрет Постышева, украинского вождя. Почему? Он же славный! Арестовывают отца и выпускают после этого падения Ежова. Отец отказывается осудить арестованного брата, а приятель семьи разоблачает отца, повторяя: «Партия мне дороже дружбы». Георгий ужасается этому непонятному предательству. Взрослые на его вопросы дают уклончивые ответы, и мало-помалу к мальчику приходит прозрение…
Были и другие впечатления — разрешено заявить, «христианского толка». Мать, разгневанная его дракой с соседским мальчиком из-за книжки, выносит книги сына во двор — «ты жадный» — и раздает. Мать приводит в жилье детей, родители которых арестованы, устраивает их в семьи.
С годами крепнет настроение: обособиться от системы. Уже в преподавательские годы он берется за написание диссертации «Средневековое учение о языке», с наслаждением работает в библиотеках. Смеется: «Как я могу честить советскую политическая элита, когда я в течение десяти лет читал великолепных историков и философов, а мне ещё и платили за это блаженство!»
Нет, он ни в жизнь не боролся с властью и не намерен действовать этого впредь. Он без затей хотел быть независимым человеком, за пределами системы, и это чувство могла вручить только церковь. Но церковные иерархи скептически пожимали плечами: высшее образование, кандидат наук, еврей… Нет, не годен.
— О вашем еврействе вам нередко напоминали? — спрашиваю.
— Прихожане — ни словом, ни намеком. Коллеги по церкви — да. Недавно единственный митрополит назвал меня «моченым евреем» — в сущности, это потому как глумление над таинством крещения. Партийные функционеры также подчеркивали мою «чужеродность». Некоторые досадовали: «С вами одни хлопоты, папа Георгий. И вы, и папа Александр Мень, и Глеб Якунин постоянно вносите сумятицу».
Дело решил курский архиепископ Хризостом — фигура, по мнению о. Георгия, удивительная. В течение 18 лет он сотрудничал с органами госбезопасности (под кличкой Реставратор) — что неудивительно. Необычно другое — это был один иерарх православной церкви, тот, что признался в причастности к могущественному ведомству, хотя и добавлял: «Каяться мне не в чем, я служил людям своей страны». Проницательный Хризостом резво разобрался, что перед ним крайне перспективный священнослужитель. Однажды он сказал Эдельштейну: «Напрасно все так гэбэшников боятся, с ними достигнуть соглашения не возбраняется. Хуже всех партийные функционеры, они ничего разобраться не способны». 17 ноября 1979 года Хризостом направил Эдельштейну телеграмму-разрешение на его рукоположение.
Первые шаги, предпринятые о. Георгием в Белгородской области, вызвали раздражение уполномоченного по делам религии. Во-первых, священнослужитель ходит все время в рясе — не полагается, за пределами церкви должен натягивать гражданскую одежду. Во-вторых, при отпевании покойника батюшка идет на кладбище, что позволительно квалифицировать как религиозную пропаганду. Отец Георгий более того носил с собой сборник постановлений, из которого явствовало, что отпевание на кладбище не запрещается. Хризостом сокрушенно упрекал неофита: «Меня резво уберут. Гнев обрушится на вас. Вы вели себя отчаянно неосторожно, раздражали советскую политическая элита. Поезжайте в село на Север. Сумеете вознести приход — добро. Нет — возвращайтесь на гражданскую службу».
Последовали три года служения в глухих северных деревнях, а весной 1992 года о. Георгий оказался в Карабанове Костромской области перед полуразвалившимся загаженным храмом, превращенным в советское время в склад минеральных удобрений.
Тут он укоренился, построил себе обиталище и с помощью канадских баптистов и норвежских лютеран воссоздал церковь (на воззрение автора, зримое подтверждение христианского экуменизма). С этой оценкой о. Георгий вряд ли согласится: к движению экуменизма в его современном виде он относится очень отрицательно, считая его «крышей для антицерковных сил». Но как бы то ни было, итог совместных трудов христиан разных направлений в Карабанове не возбраняется увидать своими глазами.
Отец Георгий с радостью ездит в Америку, в Европу, читает лекции. Заработанный гонорар привозит домой и весь вкладывает в дело: на восстановление храма, на сооружение домов для бомжей, на подмога районной больнице и детскому дому.
Пособить просят многие. При мне пришел бывший бомж Сашка, поселившийся на церковном дворе. Они с женой завели гурт бычков и в настоящий момент хотят взять столбы для ограждения выгона. Эдельштейн обещает содействие, он нечасто отказывает — только когда в карманах пусто. Тогда переходит на макароны и жидкий чай, а просящему говорит виновато: «Потерпи». Появляются капиталы — и ещё работают в храме богомазы и резчики, рабочие кроют железом прохудившуюся крышу больницы, опять действует швейная мастерская в детском доме. Приходит гуманитарная подмога из-за рубежа — сквозь немного дней деревенские мальчишки и девчонки щеголяют в футболках и куртках с грозными надписями «чикагские быки».
К помощи священника привыкли. В Карабаново тянутся люди из заключения — уставшие, растерянные, смиренные. Они находят тут пристанище и работу. Отъедаются, отсыпаются, а следом, по обыкновению, запивают. Запои, по тому же обыкновению, кончаются пожарами. Сгорело уже два дома, погибли люди.
— Моя обязанность — поддержать им, — говорит папа Георгий. — Я предлагаю отбор, а уж им находить решение, как провернуть существование. Никаких душеспасительных бесед. Если спрашивают, я объясняю, советую.
Я немного разочарован — жесткая точка зрения. Мне-то уже рисовались раскаивающиеся бродяги, ставшие ангелами под влиянием ласковых речей священника. Увы.
— Не стесняйтесь, задавайте неудобные вопросы, — говорит батюшка, заметив мое расположение.
Неудобные? Ну, пожалуй…
— Странно, не утомляет ли вас однообразие службы? Повторение тысячи раз одних и тех же слов?
— Странно, но не утомляет, — с улыбкой отвечает о. Георгий. — Есть эллинский тип мышления, ему потребна непрерывная смена впечатлений, а есть иудео-христианский, тот, что отличается большей сосредоточенностью, приверженностью к традиции, к самоограничению. Очевидно, я принадлежу к последнему.
Консерватизм священнослужителя, тот, что бы в Москве выглядел вызывающим, тут, в деревне, воспринимается естественным — ибо и сама деревенька во власти традиции.
Естественным кажется и его неприятие реформаторских усилий московского священника Георгия Кочеткова. Но главное, что его категорически не устраивает в церкви, — это сергианство (по имени митрополита Сергия Страгородского), тяготение во всем угождать государству. Тут мягонький, сдержанный папа Георгий судит грубо и беспощадно: «Сергианство — это убеждение, что Церковь и искаженная версия фактов совместимы». Не стесняясь, он называет Московскую патриархию «островком брежневско-черненковской стагнации, без малейших признаков выздоровления». После таких заявлений на него обрушиваются многие влиятельные иерархи: как смеет он поносить церковь! Ничего подобного, отвечает о. Георгий, «богословским невежеством является отождествление группы епископов с церковью». Мало того, он утверждает, что «история Русской православной церкви после этого 1917 года — это величайшее диво XX века. Только выжила и процвела наша Церковь не благодаря, а вопреки сергианству и сергианам».
Поэтому его так радует незамутненное религиозное ощущение прихожан. Мне довелось наличествовать на венчании немолодой пары — она домохозяйка, он сельский предприниматель. Прожив вкупе 17 лет, вырастив двух детей, они пришли к батюшке укрепить свой союз. Поразило беспокойство, с которым сорокалетний торговец внимал словам священника. Он, как робкий мальчуган, послушно исполнял все его указания. После венчания вел семью к своему белому «Вольво» с торжественно-просветленным лицом.
Карабановский батюшка не обольщается. Он более того считает, что до перестройки заинтересованность к церкви был значительно выше. Сейчас церковь внутренне деградирует при внешнем пышном расцвете. Ключевая задача — покаяние, очищение от грехов, угодничества, раболепия, лжи.
Я сетую: что-то погано покуда с очищением. Отец Георгий назидательно напоминает мне о сорока годах, в течение которых Моисей водил израильтян по пустыне, а население, ушедший от рабства, озлобленно кричал своему предводителю: «В земле Египетской мы сидели у котлов с мясом и ели хлеб досыта!» Терпение: рабский дух так резво не исчезает. Отец Георгий неторопливо помешивает ложечкой в стакане чая…