Биография Берта Ямпольская
Карьера: Балет
Дата рождения: —
Место рождения: Израиль
Берта Ямпольская родилась в Париже, в семье выходцев из России. Когда девочке было два года, Ямпольские переехали в Эрец-Исраэль. Родители продолжали говорить по-русски и старались привить дочери любовь к русскому искусству, в первую очередь к балету. Берта училась в Лондоне, в школе Королевского балета. Там же, в Лондоне, в школе «Балле Рамбер» учился и уроженец Израиля Гилель Маркман. Но встретились Берта и Гилель уже в Израиле, в 1953 году» А в 1957 они, как уже было сказано, создали ансамбль «Израильский классический балет».
Несмотря на все просьбы, Берта Ямпольская назначила мне встречу на практике перед наступлением субботы — и не по «вредности характера». Просто в эти дни все мысли у нее об одном: грандиозном гала-концерте, которым возглавляемый ею коллектив — Израильский национальный балет — отмечает свой 40-летний юбилей. И ни одной иной свободной минутки из заканчивающихся немного ли не за полночь репетиций для беседа она выкроить не могла. Дело — превыше всего. Так она считала 40 лет вспять, когда вкупе с мужем и партнером Гилелем Маркманом и ещё четырьмя солистами дала первое представление, от которого, собственно, и начинает отсчет Израильский национальный балет, так считает и в текущий момент, когда труппа известна во всем мире.
— Уважаемая Берта, сорок лет для Израильского балета — это немало или немного?
— Это полно, хотя эти годы пролетели сильно стремительно. В нашей стране вообще время идет проворно, у нас то войны, то смены правительств, то ещё какие-нибудь потрясения. Но мы выжили. Сегодня есть причина для праздника и для радости.
— В сорок лет артисты балета в России выходят на пенсионную выплату. До какого возраста танцевали вы?
— Ну, в России многие танцовщики продолжают выступать и потом сорока. Что касается меня, то я закончила приблизительно в этом возрасте. К этому времени уже существовала наша труппа, появились новые балерины, и я решила вручить дорогу молодым.
— В балетных труппах всего мира постоянно были свои звезды. А в вашем балете звезд в прямом понимании этого слова нет — все могут танцевать все. Чем объясняется таковой подход?
— А кто такие звезды? Это профессиональные танцовщики, обладающие известностью и опытом. А у нас все такие — великолепные, опытные, профессиональные танцовщики. Нет, изредка мы приглашаем звезд из-за границы — для того, чтобы сбывать билеты, для публики… Но не забывайте, в этом месте балет — не то же самое, что, скажем, в России. Там, когда маменька записывает девочку в балет, она надеется, что ее дочка будет танцевать или в Большом, или в Мариинке. А у нас зачастую мамаша приводит девочку вследствие того что, что ее товарка ходит на балет. Здесь балетная карьера — не мишень, в силу того что что у детей есть масса других возможностей, есть обеспеченный отбор — разные кружки, секции, спорт — и танец становится простым развлечением. Нет великих театров с вековой историей — и нет стимула для роста.
— Есть ещё одна причина, как мне кажется: дети тут без затей не привыкли несладко трудиться. Как требуется для балета, в частности.
— Есть в этом что-то. Дисциплина — одна из вещей, которая нужна танцору. Он должен мочь повиноваться. Танцору, у которого дисциплина отсутствует, вообще противопоказано танцевать, потому что что в таком случае ни единственный преподаватель не захочет его обучать. А какая у наших израильских детей дисциплина?
За рубежом, я знаю, если чадо приходит танцевать, он проходит натуральный отбор. Педагоги смотрят: тот самый дитя — одаренный, его оставят. Потом окажется, что он не собран, невнимателен — его отчисляют. Так, мало-помалу, они формируют группу. А мы принимаем всех, кто приходит. И у нас есть группы прекрасных ребят, замечательных, нетрудно великолепных. Но нет тут таковый мотивации, какая есть в России. Нет в этом месте этакий культуры.
— В каком возрасте вас ваши родители привели в балетную школу?
— Мои родители не приводили меня танцевать. Я решила, что хочу танцевать, когда мне было без малого 14 лет, и я сама пришла в студию — с подругой, которая там уже занималась… Это было в Хайфе. Студия находилась в подвале, там текла влага, всю дорогу было сыро. И там был бетонный пол. Когда мы начинали, мы не знали, что для балета нужен деревянный пол. Ведь тогда у нас не было телевидения, негде было узнать… Я побывала на одном уроке, влюбилась в аккомпаниатора, в эти движения, в музыку — это было так прекрасно! И тогда я пришла домой и сказала своей маме: «Ты знаешь, я сильно хочу танцевать балет». Мама подумала и сказала: «Это хорошая мысль — хотя бы осанка появится…» Моя мать не шибко разбиралась в балете, но они с отцом рассказали мне о Павловой, о Дягилеве — родители учились в Париже и видели большой российский балет. И все же они не в особенности поощряли меня.
— Почему?
— Потому, что моя маменька была врачом, папа — инженером, и они не думали, что это – серьезная специальность, пригодная для жизни. И вообще не специальность, заслуживающая уважения.
Но я, тем не менее, четыре года прозанималась в этой хайфской студии под руководством Валентины Архиповой. Эта леди, уж не помню как, приехала в Израиль из России – кажется, вышла замуж за еврея. Не могу заявить, что она была хорошим педагогом, но другого не было — ее студия была в Хайфе единственной. И только ныне я понимаю, что она не умела обучать, но ее слова были для нас законом, непререкаемой истиной, как Тора для евреев. И нам не приходило в голову с ней полемизировать, во-первых, потому как, что с учителем вообще не спорят, а во-вторых – мы и не знали ничего другого. Мне все говорили, что я талантливая, и я была уверена, что танцую ладно. И только позднее, попав в Европу, в Лондон, я поняла, что ничего не умею! Так что вспоминаю я эту студию со смешанными чувствами…
Зато там я вытянула стержневой свой актуальный «билет» — встретила своего бессменного партнера и мужа Гилеля Маркмана. Мне было лет пятнадцать-шестнадцать, а он был старше меня на два года… Как Ромео и Джульетта.
— И у вас были такие трудности, как у Ромео и Джульетты?
— Нет-нет-нет. Нет, конечно. Мы на самом деле были друзьями, и нас были такие красивые отношения… У Гилеля тогда был мотоцикл, и он возил меня по этим хайфским горкам… Да, в общем, я и не дала ему шанса повстречать другую женщину.
А как он танцевал! Он был солистом в Бельгии, в Швейцарии, в Монте-Карло… Потом мы вкупе выступали в Лондоне, в Нью-Йорке. Это было сильно несладко — ещё бы: евреи, израильтяне… Не все относились к нам благосклонно. В Нью-Йорке, в частности, управляющий театром был антисемит, он нам жизни не давал! Но мы, тем не менее, имели счастливый момент. И больше всего — в «Ромео и Джульетте».
— Однако тот самый счастливый момент стоил вам детей…
— Так мы решили. В балетной среде вообще немного у кого бывают дети. Ни у Павловой, ни у Улановой, ни у Плисецкой не было детей. Зато они стали великими балеринами… Наша существование всю дорогу была эдакий насыщенной, таковый полной, что у нас не было времени. Ведь настоящему искусству приходится возвращать все, оно не терпит твоего деления.
— А если танцовщицы из вашего балета хотят сделаться матерями? Вы даете вероятность?
— Что значит — даю вероятность? Они меня не спрашивают! Они ставят меня перед фактом… А для нас с мужем это был весьма хворый отбор. Но это — личное. Это то, что ты решаешь. Сперва словно бы бы надеешься на что-то, говоришь себе: «Я попробую посредством год…» А годы летят одним духом, и не все так складывается, как ты хочешь… Это сегодня вон позволительно произвести на свет в 65 лет — врачебная наука развивается. Но на это я бы все одинаково не пошла, это, на мой воззрение, неправильно. И ребенка до срока оставишь сиротой, и на ноги его не поставишь, и в плане воспитания не дашь ему ничего нового…
— Вы с мужем постоянно вместе: вы сообща приходите на работу и уходите с нее, и потом работы вы также совместно, и говорите, наверно, в основном о работе. Вас это не напрягает? Ссор не бывает?
— А как вы думаете? Конечно, ссоры бывают. Но наши ссоры — они только из-за балета. У нас нет других разногласий. Мы сильно прекрасно совместно живем и любим то, что делаем. Но у каждого из нас есть свой угол и есть своя частная бытие.
— И вы вкупе готовите?
— Я, повиниться, не люблю, когда Гилель совместно со мной готовит. Он готовит сильно добро, но излишне жирную пищу, а я берегу фигуру. И оттого лучше будет, если я сама приготовлю.
— Что для вас самое важное в супружеской жизни?
— Что у меня есть супруг, тот, что знает, что вручить женщине. Он ни в жизнь не просит, но если он вечером садится перевести дух в близкое кресло, я ему туда приношу еду, и это для меня веселье.
— Давайте вернемся к балету. Какую из ваших постановок вы больше всего любите?
— Как правило, я не люблю произносить о своих работах. Когда я заканчиваю трудиться над чем-то, мне немедленно становится невесело об этом считать. Но я крайне люблю сам ход постановки.
— Как это начинается? Как мысль очередного балета приходит вам в голову?
— Трудно вымолвить… Иногда я решаю что-то определить под конкретного солиста. И тогда я начинаю выискивать музыку. Я никакой истории заблаговременно не придумываю, это музыка навевает. Вот я выбрала музыку, позже отложила, походила два-три дня, поносила ее в себе. Потом появляются какие-то образы, рождается сюжет.
— А как вы относитесь к современным веяниям балетной моды, к примеру, к тому, что танцуют полуобнаженными?
— Я не думаю, что стоит это совершать. Это происходит поэтому, что хореографу нечего вымолвить, и он хочет, чтобы впечатлились телом танцовщицы или танцовщика.
— У вас все-таки есть границы, которые вы не переступите?
— То, о чем мы говорили, вообще не относится к границам. Это — привкус. Мой привкус не допускает подобных провокаций.
— Любите ли вы случаться за рубежом? Не с балетом, а в частном порядке?
— О, мы, надо полагать, объездили весь земной шар. Я шибко люблю Швейцарию — там тишь, там мне постепенно. Люблю Париж – он прекрасен, до слез. Но, хотя я там родилась, у меня нет французского гражданства. Мои родители были сионистами, и мы переехали в Израиль, когда мне было два года.
— А в России вы были? У вас потому что русские корни?
— Да, в России я была, в начале 90-х. И видела российский балет, в Москве.
— Я слышала, вы были лично знакомы с Рудольфом Нуриевым?
— Да, я была с ним знакома. Когда мы были на фестивале в Афинах в 1984 году, он туда приехал с какой-то принцессой и спросил нас, зачем мы не приглашаем его танцевать с нашим балетом. А затем он приезжал в Израиль, лет за пять-шесть до смерти, но мы все одинаково его не пригласили. Нуриев не любил евреев, это именитый факт, и нам было бы несладко с ним трудиться. Хотя то, что делала наша труппа, ему понравилось…
— Но он был богом балета…
— Вовсе нет. Он был шибко хорош, но легендой его сделали люди. Я видела Нуриева, когда он сбежал из России. Это было в Париже, мы тогда работали с французским балетом. Я помню его первое выступление, в «Спящей красавице» — он был несложно неотразим. Великолепен. Но при этом он любил денежки, был весьма большим скрягой и не помогал никому. Даже когда вслед за тем балета все совместно куда-то ходили, он не платил за себя. В общем, я ему не симпатизировала.
Вообще, танцовщики — самые тяжелые люди на свете. Они необычные, они так несладко работают – в первую очередность работает их корпус, а оттого что к нему нет запчастей. Заранее известно, сколь ты пробудешь в этом искусстве, сколь сможешь протянуть, но никто не знает, что тебя ждет затем. И все это накладывает отпечаток на нрав. Но я люблю хороших людей.
— Если бы вам пришлось тронуться на необитаемый остров, что или кого вы бы взяли с собой?
— Своего мужа, нашу собаку и… что ещё я бы взяла? Музыку, конечно, музыку!