Биография Петр Маркович Алешковский Petr Aleshkovsky
Карьера: Писатель
Дата рождения: —
Место рождения: Россия. Российская Федерация
Задача — постоянно ощущать сопротивление жизни как счастье. Когда не удается, становится неуютно. Хочется вильнуть хвостом и залечь на дно. Но этого делать нельзя, на то и воля дана, чтобы ложиться спать против течения, слушать шум мира, наблюдать и играть в свою игру – чужой тебе не предложат.
Автор сборника рассказов «Старгород», нашумевшей повести «Жизнеописание Хорька», авантюрного романа «Владимир Чигринцев», сказки «Рудл и Бурдл» и ещё нескольких книг, в своем новом романе повествует о русской женщине, которая родилась в Таджикистане и пережила многолетний трагический навык внешних и внутренних странствий. Внимательность к детали, составу воздуха (действо романа охватывает 1970-80-е годы, распад Союза, неприкаянные 1990-е и современность), глубина понимания человеческой природы сочетается с ласковым авторским сочувствием всему, чего касается его перышко. Ощущение подлинности явленного в «Рыбе» мира так поразило Майю Кучерскую, что она немедля обратилась к Петру Алешковскому с расспросами.1. «Перемещения людей – доля божьего плана»
— Первое, что увидит читатель романа — заглавие. «Рыба». И, конечно задумается – это что ж за «рыба»? У кого-то возникнут христианские ассоциации, а кто-то решит, что это заглавие чрезмерно тихое, медленное…
— Ну, отчего? Рыба бывает и стремительной, как щука, в частности, или мурена. А бывает якобы медлительной, как камбала. А бывает, что рыбой называют фригидную женщину. Кроме того, «Рыба» впрямь ассоциируется с Христом. Книга «Рыба» — это история миграции, история русской женщины, которая в 1992 году драпала совместно со своей семьей от геноцида в Таджикистане и попала в Россию, откель вышли ее предки. Это история о том, как русской пришлось знакомиться с русскими, выживать и выжить. Вера, моя героиня, — медицинская сестра. Про ее способ «лечения» так и не ясно до конца, в действительности ли она лечит наложением рук или ей это только кажется.
— А зачем главная героиня романа — леди?
— Меня единственный раз спросили, зачем в «Хорьке» чуть-чуть положительных женщин. Я ответил, что так было нужно, но в шутку посулил, что напишу книгу, в которой будут такие женщины. И как-то я думал, думал, и решил, что надобно черкануть не несложно о женщине, а от имени женщины, оттого что лицедейство писателям свойственно. Это интересная и сложная проблема. И художественная, и стилистическая, и, без сомнения, психологическая. Игра, одним словом. А игрывать славно. Вот я пять лет и играл- воевал с самим собой, но мужчину в себе, конечно, не уничтожил, а вот маску моей Веры поизносил до дыр.
— У Веры есть прототипы?
— У меня ни при каких обстоятельствах не бывает реальных прототипов, хотя фотоальбом в голове присутствует. Когда я писал «Седьмой чемоданчик», я думал о том, как обрисовать родных – деда, бабку, отца. И понял, что на бумаге они становятся героями, потому как что каждый прочий джентльмен, тот, что их знал, имеет шанс обрисовать их по-другому.
— А твоя Вера – это ненароком не новоиспеченный национальный тип?
— Нет, конечно же. Хотя тип совершенно национальный. Эта русская бежала в свою родную страну. И оказалось, что эта держава не шибко ее ждет. Мы, к сожалению, весьма негусто об этом говорили и говорим. Прошло уже лет 14 или 15 с тех пор, как произошли эти события. Многие мигранты, до сих пор не прижились и мыкаются на просторах, что равняются сорока Франциям, а многие без затей умерли.
Репатриация, иммиграция – вещь страшная, мне одна аргентинская еврейка-старушка говорила: «И куда они едут, понимали бы, что их ждет!» Сама приехала в СССР, купившись на сталинскую пропаганду, попалась и…прижилась. Говорила она мне про своих внуков, уезжавших в Америку в отрезок времени застоя. Судьба этих внуков сложилась по-разному, но это – другая история. Такие перемещения совершаются по большей части с целью детей – теми, кто понимает, а не движим инстинктом самосохранения, несложно бежит сломя голову.
— Быть может, самые пронзительные страницы «Рыбы» посвящены Средней Азии. Откуда такие психологически и этнографически точные сведения?
— Мне довелось трудиться там в археологической экспедиции в 1970-е годы, и я ни в жизнь не забуду эту потрясшую меня поездку, — в общем-то первую зарубежную поездку, в стопудово другой мир. Тогда он был мирным, красивым, полным своей гармонии, к которой я приобщился по касательной, как заезжий. Тогда же, работая на раскопе и глядя в голубое безоблачное небосвод я понял, что перемещения людей – доля божьего плана. Мир стоит на движении, без смешения кровей мировое сообщество закисло бы и выродилось. Беру же я барана в своей деревне и меняю его на соседского, чтобы «оживить» кровь в отаре. В советской археологии проблемы миграции не приветствовались – сталинизм предпочитал тупо отстаивать автахтонное происхождение, так было потребно режиму. А оттого что порядок существовал с исторической точки зрения весьма не долговременно – маленькая прослоечка культурного слоя, только от него и в настоящий момент страдают люди, типа моей героини.
— Мне кажется, что твоя героиня чем-то напоминает «хорька», хотя вероятно занятие нетрудно в форме – и там «жизнеописание», и тут.
— Возможно. Оба они – закрытые системы. И в этом месте казните меня, как хотите, таким образом, мне проще вскрыть их миру. Так я могу явить эмоцию. Если бы она была душой компании и пела под гитару, она была бы комсомолкой, спортсменкой или героиней и исполнительницей бардовской песни. Она глубже.
— Почему роман написан от первого лица? Так легче?
— Нет, так сложнее. Я начинал в третьем лице. Казалось бы – какая широкая вероятность отправляться в сторону, одаривать комментарии, но теряется доверие читателя. От первого лица в данной истории возникла бы другая мускулатура у текста, а переживания, связанные с женской физиологией прозвучали бы объяснением из учебника.
2. «ХIХ столетний период закончился со смертью Сталина»
— Роман «Рыба» выдвинут на премию «Большая книга», а ещё ты дважды входил в шорт-листы Букера. Что такое литературная премия лично для тебя?
— Сейчас — ничто. Первый раз, с «Хорьком» нервничал. Потом перестал. Но все одинаково в премиях необходимо участвовать.
— Почему?
— Опыт показывает, что какое-то время премированная книжка продается лучше. А ибо хочется тиража.
— Хочется — вряд ли же для лишних денег, они оттого что все одинаково невелики? Или ты хочешь быть «народным писателем»?
— Я хочу, чтобы роман прочитало как разрешается больше читателей. И думаю, что большая доля пишущих хочет того же. Вопрос – признаются ли они в этом. Мне об этом изрекать не стыдно. Писал, работал для людей, хотя, конечно, и для себя. Это возражение я всю существование дозволить не могу, а философствовать на эту тему – от лукавого. Не будут уяснять текст, целиком может быть, что все одинаково буду писать… Хотя какой я графоман – пишу сверх меры неторопливо. Вот в ХIХ веке писали!.. ХIХ столетний период, слава Богу, закончился со смертью Сталина. Ну, маленько ещё потянулся до смерти Брежнева. Хватит.
— В каком смысле ХIХ столетний период протянулся до смерти Брежнева?
— А помнишь, как мы читали во времена застоя? Как подобно тому как телевизора и кино не существует. Взахлеб и полно. Теперь в книжных магазинах, как в Елисеевском, и хоть издатель всю дорогу жалуется – дефицит-то раскупают! Сожалеть по прошлому неумно и непродуктивно, важность слова – всем и так понятна (тем, кто понимает), культура неистребима, Волга впадает в Каспийское море, а лошади, как известно, едят овес, но чаще – сенцо.
— Каков статус писателя нынче? Поэт в России не больше, чем стихотворец?
— Писатель в мире и в России не больше, чем беллетрист. А это – непочатый край значит! Но когда появится Писатель, то не волнуйтесь, запишут в ВПЗРы (Великие писатели земли русской). А когда умрет, и монумент поставят.
— Просто покуда Писателя нет?
— Тормознулось на Солженицыне, как будто он активный, слава Богу, но наполовину уже и мраморно-бетонный. А дальше поживем – увидим. Сложно оценивать современников с этих позиций. Да и времена другие – другие песни. Свобода в настоящее время – это то, что внутри тебя. Но она вечно была внутри, снаружи был порядок, что не одно и то же. Не думаю, что Лермонтова оценивали как великого писателя или поэта при жизни – в России нужно существовать подольше, или скончаться пригоже. Или существовать подольше и замечательным образом приказать долго жить. Может ещё оценят Домбровского и Коваля, а может – проехало. Конечно, бытие изменилась, не в основах, нет. ..
3. «Я терялся в тайге, не поверив компасу»
— Ты имеешь в виду технический прогресс – Интернет, мобильник?
— Да, это также. Но главное, прыть. Ритм, связь – многие берут в деревья, мобильный телефон. Может быть, это резво надоест, но пока-то это так. Сам видел. Это уже манера, это наркотик. Но скольким людям тот самый наркотик спас бытие, своевременно связав их с врачом, в частности. Или JPRS , с которым потеряться нельзя. Я сам терялся в тайге, не поверив компасу. По физике у меня вечно была двойка. Я хотел бы научиться пользоваться этим прибором, но признаюсь открыто, у меня с приборами проблемы. Наверное, на самом деле – лень. Освоил же я, в конце концов, Интернет. А потому как говорил, что ни за что.
— Кстати, о наркотиках. В «Рыбе» сильно натуралистично изображается бытие наркоманов – вряд ли из личного опыта?
— Меня вечно интересует задача воли. Наверное, это пунктик. Насчет наркотиков – видел. Не понравилось.
— А при чем тут свобода?
— «Рыба» выживает только благодаря собственной воле, воле к жизни. Также побеждают наркотик люди умные. Побороть подневольность разрешено только при помощи ума. Это я также видел.
— А при помощи веры?
— Сегодня церковь пестует и подбирает наркоманов. И многим помогла. Вера, без сомнения, может спасти. Кстати, единственный из героев хватается за нее как за соломинку. А вот ладно ли хватается, не мне судить.
— «Один из героев» — супруг твоей героини. Ты его уже осудил!
— У героя как это ни необычно есть существование за обложкой, следом точки. Если кому-то хочется ее достроить. И я окончательно не знаю, как сложится бытие мужа героини. Во всяком случае – ему вольно сделаться более того святым. То, что Вера святая у меня сомнения нет, но она об этом не знает. Я не сужу людей, это другая специальность.
— Насколько тебе уютно существовать в этом мире, городе, стране, доме?
— Мне крайне неуютно существовать порой. Все чаще и чаще. Это никак не связано со временем. Задача — непрерывно чувствовать сопротивление жизни как фортуна. Когда не удается, становится неуютно. Хочется вильнуть хвостом и залечь на дно. Но этого действовать воспрещено, на то и свобода дана, чтобы укладываться почивать супротив течения, внимать гул мира, присматривать и игрывать в свою игру – посторонний тебе не предложат.